Модель - [16]
— Мы не дураки! Мы, в отличие от вас, не сдадимся вещизму! — повторила Злата, не приняв мою шутку; и в ответ на ее слова я просто спросил:
— А с чего же ты взяла, что мы сдались вещизму?
— Я по радио слышу это каждый день.
И по телевизору об этом говорят, чуть не в каждой программе, о том, что вещи закрыли вам все.
Загромоздили все ваши мысли.
— В каждой программе, кстати сказать, созданной нами, — напомнил я маленькой спорщице.
— Ну и что, что вами?
— А то, что мы такие глупцы, что, еще не опробовав радость хороших вещей, еще не насладившись ими, да и не распробовав их на вкус, мы объявили вещи врагами.
Недавно я был в Швейцарии.
Швейцарцы ходят не в том, что красиво, а в том, что удобно.
Но они живут среди красивых вещей уже не первое поколение, и их безразличие понятно.
А мы?
Еще толком и не попробовали жить красиво, но уже решили, что красота — это бессмысленная цель.
И вещи предстали пороком.
Но эту бессмысленность и порочность вы не обнаружили, не открыли, а просто повторили за нами.
Кстати, не где-нибудь, а стоя в очереди за тряпками в бутиках или на вещевых рынках.
Это уж — каждый по своему карману.
Это не вы осудили вещизм, назвав его неправильным.
Это мы его осудили, так и не поняв того, что жить красиво — это и есть жить правильно.
Это мы ругаем потребление, еще не научившись на него зарабатывать.
Забыв, что цивилизованные люди — потребители.
— Ага, — Злата для большего эффекта выражения даже приоткрыла рот, — на рынок за картошкой в норковой шубе — это ваше представление о потреблении?
— Ага, — передразнил я ее, а потом сказал серьезно, хотя по-прежнему улыбаясь:
— Наша женщина несет свою норковую шубу, потому что она зачастую у нее первая.
Ну как тут не надеть ее и не продемонстрировать окружающим то, что эта шуба у нее есть?
А швейцарка идет на рынок в душегрейке, потому что все окружающие отлично знают, что у всех швейцарских женщин есть соответствующие шубы.
Я помолчал совсем недолго, потому что мне показалось, что позиции моего поколения еще недостаточно отстояны перед этой девочкой:
— Ваше поколение не хуже и не лучше нашего.
Просто подчиненный эволюции мир, в котором вы живете, — иной.
Не такой, каким был наш мир.
Как мир, в котором формировался я, был не похож на мир моих дедов.
И у вас нет ни малейшего повода гордиться собой перед нами, потому что это не вы изменились, а изменился мир.
И изменяем этот мир мы вместе; но все лучшее, чем вы пользуетесь, изобретено поколением ваших родителей. А вы просто лучше нас научились применять изобретенное нами, потому что за вами есть наш опыт.
Как ваши дети лучше вас применят то, что изобретете вы.
Снобизм каждого поколения заключается в том, что она считает себя исключительным.
Мудрость каждого поколения в понимании того, что оно — обыкновенное.
Я говорил все это девушке из поколения моих детей, понимая, что говорю не всю правду. Ведь сами мы были из поколения, уже преданного нашим прошлым и еще не принятого нашим настоящим.
И нынешний мир для нас не дом, а ярмарка.
— Нет уж… — Злата продолжала возражать по инерции, и я чувствовал это. — Это для вас, а не для нас, колбаса — это все.
— Милая доченька, я, конечно, упрощаю, но — право высказывать свое мнение и возможность выбирать любимый сорт колбасы — это и есть нормальная жизнь.
Только мы этого не поняли.
А вы — повторили вслед за нами.
Мы — дети прошедшего времени.
А вы — его внуки.
— Кстати, — добавил я без всякой паузы на размышление, — наличие духовных ценностей не противоречит рынку.
Отсутствие духовных ценностей — противоречит развитию.
— Зачем же тогда вы сотворяли своих кумиров? — Злата выложила на стол, на котором происходила наша игра, один из своих последних, но неубиваемых, на ее взгляд, аргументов.
Обвинение в кумирстве в мире, в котором никто ни во что не верит, действительно сильный аргумент.
Если, конечно, забыть о том, в каком мире он аргументируется в качестве аргумента.
И я — то ли улыбнулся, то ли усмехнулся.
То ли — глядя на нее, то ли — глядя на себя:
— Мы не только не сотворяли кумиров себе.
Просто мы оказались настолько хитрыми, что сумели убедить вас в том, что кумиров мы себе сотворили, — ответил я, разумеется, сказав Злате неправду.
И сам прекрасно знал это.
Просто приписал мелким почерком в достоинства своего поколения то, что у нас получилось случайно.
— Вы считаете, что наша молодежь ведет себя неправильно? — девочка, стоя передо мной, смотрела меня так, что понял — это не спор; это вызов на дуэль.
Если и не на смертный, то все-таки бой.
— Не мы первые, девочка, — улыбнулся я в ответ, потому что молодежь была не ихней, а нашей, общей.
— А кто? — язычок между губок девочки стал напоминать обнаженную шпагу.
— Когда расшифровали тексты на египетских дощечках эпохи строительства пирамид, в этих текстах прочли: «Молодежь неправильно себя ведет…»
— …Да?.. — девушка задумалась, я видел, что ей не хотелось сдаваться.
Не только мне, но и египетским пирамидам:
— Вот так за колбасой вы и… — Она не знала, в чем бы еще обвинить мое поколение, но нашлась довольно быстро — хотя логика перехода от колбасы к эпохе проглядывалась с трудом:
— Ну, а как же развалившаяся страна?
Сборник повестей и рассказов – взгляд на проблемы нашего времени с позиции молодого и зрелого человека, мужчины и женщинны, ребенка и исторического персонажа, эпох – от наших дней до средневековья…
История любви, в которой, кроме ответов на многие вопросы, стоящие перед нами, сфомулирована Российская Национальная идея…
Взгляд на то, какими мы хотели бы себя видеть и какие мы есть на самом деле…В книге дано первое в мире определение любви и сделана попытка сформировать образ современного литературного героя…
История, в которой больше обдуманного, чем выдуманного.Герои, собравшиеся вместе, пришли из прошлого, настоящего и будущего и объеденившись, путешествуют во времени и пространстве в поисках ответов на вечные вопросы, стоящие перед людьми.И – находят эти ответы…
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.