Николай Удальцов
Дорога во все ненастья. Брак
Скорее всего, я не великий писатель.
Великие писатели пишут для того, чтобы рассказать людям о том, что они поняли в жизни.
Я написал эту книгу для того, чтобы самому что-то понять…
Возможно, кто-то, прочитав эти повести, посчитает их, рванными, скомканными. И, даже, неоконченными.
Но, может быт быть, они в чем-то еще не начаты?..
Во всяком случае, конца историям, рассказанным в этой книге, как-то не видно…
А, может быть, просто я сделал очень большую глупость…
…Написав умную книгу.
Эта повесть написана о том времени, когда еще не было специальных программ по борьбе со СПИДом, и само это буквосочетание вызывало обычный человеческий страх.
Теперь, когда мы научились привычно жить бок обок с этой страшной болезнью, остается сделать вывод о том, что мы, …вообще, очень быстро ко всему привыкаем.
Впрочем, эта история совсем не о лечении СПИДа. Это история о том, как люди решают свои проблемы …
…В наступившую, наконец, весну, снег как-то полинял и обнаружил свою истинную сущность – грязная вода с закопченного неба на мусорной земле.
Глазами, своей тоской напоминавшими этот снег, мои друзья смотрели на меня, когда слышали неправду о том, что я попытался создать образ положительного героя в нашей литературе.
Я соглашался с ними в том, что одно словосочетание «образ положительного героя» – заслуживает нескольких оборотов пальца у виска.
И клялся, что никакого «образа» я не создавал.
Просто, как всегда, написал о нормальных людях, здраво оценивающих время, в котором они живут.
Впрочем, может, именно это и есть – положительные герои любого времени… …Однажды меня спросили:
– Как ты думаешь? За совершенные ошибки человек должен расплачиваться всю жизнь?
–
Не знаю, – честно признался я, – Знаю только, что иногда судьба не предоставляет человеку даже этой возможности… Мои взаимоотношения с человечеством ограничивают только мои взаимоотношения с самим собой.
Это не проблема, а констатация факта.
Того факта, что эта проблема существует…
…Болтливость – болезнь ситуационная.
Хотя, отчет в этом – мы отдаем себе не всегда:
– …Весна лучше осени! – восклицаю я. И, тут же, начинаю оправдываться за это, сделанное мной, довольно спорное, предположение:
– …Хотя бы потому, что весной девушки на улицах кажутся красивее, чем осенью!
И весной отлично пьется вермут с лимоном, а осень – это время портвейна!
Весна – это нежное свадебное танго, а осень – это бесстыжий канкан года! – каждое сказанное мной предложение завершается восклицательным знаком совсем не потому, что я восторжен сверх меры.
И не потому, что на мою тираду взирают очарованные мной поклонники и поклонницы.
Я попросту пьян, и восклицания – лишь малая толика последствия оставляющих меня тормозов.
На всякий случай, я завернулся в простыню, разглагольствовать голым мне пока еще стыдно – значит не все тормоза меня бросили на произвол судьбы.
Среди сотрудников вытрезвителя есть две женщины – это их я стесняюсь.
Хотя называть судьбой милиционерок можно или с очень большой натяжкой, или когда само понятие «натяжка», получает какой-то совсем иной смысл…
Все эти мысли несколько путано, но достаточно быстро звездят в моей голове – правда, не слишком ярко, чтобы ослепить или, хотя бы, оставить след – в то время, как два милиционера-сержанта стаскивают меня с высоты моего роста и, ловко заломив мне руки, так, что хрустнули кости, укладывают на диван.
Сержантов я ненавижу бессильной ненавистью побежденного, но диван я ненавижу еще больше.
Сильной ненавистью соучастника, пойманного на месте преступления.
Собственно, ненавижу я не сам диван, плевать мне на все диваны на свете, а тот запах, который он источает прямо в мой нос.
Застарелый запах пропущенного через желудок алкоголя.
Несмотря на то, что водка делает человека сиюминутным, я многое помню.
В вытрезвителе я не в первый раз.
За последний месяц.
И ко мне почти привыкли. Во всяком случае, на столько, чтобы не обращать внимания на мои тирады, то есть, собственно говоря, не обращать внимания на самого меня.
Это наше знакомство имеет и обратную сторону: я хорошо изучил характер работников вытрезвителя, и очень точно могу, даже когда пьян – а собственно, только когда я пьян, мы и встречаемся – определить ту грань, которую мне нельзя переходить без риска оказаться клиентом с «погретыми» почками.
Многие этой грани не понимают, и вводятся в заблуждение, в общем-то, корректным, особенно по началу, поведением милиционеров.
– Фамилия? – спрашивает меня дежурный.
– Никитин, – отвечаю я, а он, отлично зная все пункты моей биографии необходимые для протокола задержания, начинает острить: «А я думал Айвазовский».
Предполагается, что всем должно быть смешно.
– Постоянное место работы?
– Член союза художников, – говорю я довольно вяло. От моего настроя не осталось и следа.
Даже самого путанного.
– Пьяница ты, а не художник, – это уже не юмор. Это кунсткамеризация фактов, вернее, одна из ее форм.
Доступная стареющему капитану милиции.
– Пьяница тоже может быть художником, и не только художником, но и композитором, и, даже, ученым.
