Многоликий. Олег Рязанский - [130]

Сунулся Юшка и в кремль. Мрачный воротный расспросил, кто таков, да откуда, да к кому. Его насторожил рязанский говор Юшки.

   — К князю Боброку-Волынскому, — назвал Юшка единственного из наибольших людей, кого он знал по Куликовской битве и кто, по его сведениям, остался в живых.

   — На Литовской меже он, паря.

Хотя что он мог сказать князю? Что князь мог сказать ему? Вряд ли он что-либо знал о судьбе Степана.

Юшка развернул коня, бросил последний взгляд на каменный детинец, когда-то в дни их первого со Степаном похода ослепительно белый, а ныне чёрный, закопчённый, в потёках смолы, и поехал через чёрную, мёртвую Ордынку в сторону Серпухова.

В Серпухове, выгоревшем, так же как и Москва, Юшка с трудом нашёл уцелевшее подворье, остановился на ночь, чтобы дать отдых коню и себе. Ранним утром, когда седлал коня, подошёл монах.

   — Я слышал, добрый человек, ты вчера говорил, что держишь путь в сторону Коломны?

   — Да.

   — Сделай богоугодное дело, возьми меня с собой. — Монах, видя, что Юшка собирается ответить отказом, пояснил: — Я от Смоленска иду, доброхотные подаяния для братии собираю. А тут люди толкуют, будто у Кашина брода тати объявились, одиноких путников грабят и, что хуже того, в рабство нехристям продают.

В глазах монаха — был он юн, безбород и наивен, — явственно читался страх.

   — Ты не думай, я хожу без устали, могу даже бежать, за стремя держась, ежели ты надумаешь рысью ехать. — Монашек уже не просил, а умолял, не опуская больших, светлых, в белёсых ресницах глаз. — Полную кису подаяний несу, щедр наш народ в беде. Даже полтины[65] давали. Ибо взыскан я от Господа ласкательным голосом...

Монах, казалось, готов был пасть на колени.

   — Пятый день никто в сторону Коломны не идёт, проживаюсь, хоть в кису залезай, а она всей братии принадлежит!

   — Голос, говоришь, от Господа ласкательный? — Юшка подумал, что давно уже никому не подыгрывал на своей дудочке. — Хорошо, отец святой, собирайся.

   — А я вот, всё со мной! — заулыбался монашек.

Он оказался лёгким, приятным спутником. Природа действительно наградила его высоким чистым голосом. Расчувствовавшись, Юшка даже пару раз подсаживал его в седло, давал отдохнуть, но монашек сидел неуверенно, боялся упасть, так что отдыха не получалось.

...Вечерело. Луга подёрнулись лёгким туманом, синеватый лес на рязанском, высоком берегу Оки казался таинственным и мрачным. По расчётам Юшки, до Кашина брода оставалось совсем немного, засветло они, пожалуй, успеют перебраться на свою, рязанскую сторону, а там костерок разложат, обсушатся, обогреются. Монашек притих. Притомился, видно.

Юшка подумал, что за всем время пути они не встретили ни единой души на дороге. До нашествия такого просто не могло быть: сновали в обе стороны и конные, и пешие, тянулись обозы — чумаки с юга, москвичи с севера, рязанцы в обе стороны.

...Дорога свернула в сторону от реки, дальше на многие поприща простирались песчаные отмели. Даже в сумерках чистейший, светлый окский песок словно светился — так светится снег в лунные ночи. Впереди показалась небольшая рощица. Юшка подумал, что можно будет там переночевать. В рощице не сложно насобирать хвороста, сложить костерок, из валежника получатся отличные лежанки. Конь приучен пастись невдалеке от спящего хозяина, чужаков чует не хуже любой собаки, незнакомого не подпустит.

Юшка ехал к лесу, погруженный в приятные мысли о близком отдыхе. Монашек брёл позади, негромко напевая что-то молитвенное.

Задумавшись, Юшка пропустил момент, когда из лесочка выскочили двое конных и молча, словно весенние, отощавшие волки, кинулись с двух сторон с саблями наголо.

Спасли только никогда не исчезающая, даже в задумчивости, готовность встретить опасность да упорные занятия с парнями на дворе под Тверью.

Юшка бросил коня на нападающего справа, — чутьё подсказывало, что тот слабее, — ударом сабли выбил оружие из его рук и. вторым ударом безжалостно зарубил, одновременно поворачивая коня, чтобы встретить нападение. Второй замешкался, устрашённый гибелью товарища. Юшка успел сорвать с седла булаву, метнул её, целясь в грудь врага, пока тот медленно падал, соскочил с седла и подбежал.

Заросшее пегой бородой лицо явно было русским. На человеке не было ни кольчуги, ни брони.

   — Н-да... — протянул Юшка, подобрал булаву, сел рядом, ожидая, когда человек придёт в себя. Краем глаза он заметил, что монашек стоит на коленях и молится.

Человек шевельнулся. Юшка привстал, поднёс к его лицу булаву, негромко произнёс:

   — Отвечай, как перед Христом Богом. Солжёшь — зубы в глотку вобью.

Человек с трудом кивнул, превозмогая боль.

   — Зачем напали?

   — Поживиться... хотели...

   — Вас двое было?

Глаза мужика вильнули, и Юшка слегка стукнул его булавой по лбу.

   — Смотри, паря, я тебя предупредил. Ещё раз попытаешься соврать, и всё, будешь зубами плеваться... Вас двое было?

   — Нет.

   — А сколько?

   — Пятеро.

   — Остальные где?

   — В лесу...

   — Что же, вы только вдвоём выскочили?

   — Пленники там у нас...

   — Сколько?

   — Трое.

   — Как же вы их взяли, вояки?

   — Арканами.

   — Вы, никак, рязанцы?

   — Пронские.