Мишель Монтень. Опыты. Книга первая - [140]
Это — та же борьба с авторитетом во имя прав разума, которую поставил себе целью Рамус. Но Омер Талон ведет ее с помощью оружия скептической философии, тщательно разграничивая при этом области разума и веры. «Предыдущие мои рассуждения, — заявляет Талон, — относятся лишь к человеческой философии, в которой прежде, чем верить, надо знать; наоборот, в религиозных вопросах, превосходящих разум, надо сперва верить» [865]. Все эти соображения Омера Талона и, особенно, метод его критики нам необходимо иметь в виду при рассмотрении «Опытов».
Омер Талон — не оригинальный мыслитель, и книга его интересна только как показатель возросшего внимания к скептической философии, являвшейся — подобно рамизму и другим направлениям рационализма — одною из форм борьбы новой идеологии против старой. Оригинальных философских умов во Франции XVI в. — если исключить до известной степени Рамуса — не было. И только в последней четверти века появляется если и не вполне самостоятельный, творческий мыслитель, то, во всяком случае, писатель, который, используя учения древних авторов, сумел, переплавив их в своем творчестве, создать новое оружие в борьбе со схоластикой и теологией и придать ему совершенно новую литературную форму, составившую его оригинальный вклад в историю французской общественно-политической мысли. Мы имеем в виду Мишеля Монтеня и его «Опыты».
Мишель Монтень родился в 1533 г. в замке Монтень, в Перигоре. По отцовской линии Монтень происходил из богатой купеческой семьи Эйкемов, получившей дворянство в конце XV в. и прибавившей к своей фамилии еще фамилию Монтень, по названию приобретенной прадедом Монтеня (в 1477 г.) сеньерии Монтень. Мать Монтеня, Антуанетта Лупп, принадлежала к принявшей христианство и поселившейся на юге Франции, в Бордо, еврейской купеческой семье, бежавшей от преследований инквизиции с Пиренейского полуострова.
Отец Монтеня, Пьер Эйкем, был человек незаурядный. Он любил книги, много читал, писал по-латыни прозой и стихами. В молодости он проделал походы в Италию и, проведя здесь ряд лет, с интересом знакомился с достижениями передовой итальянской культуры, тщательно занося свои впечатления в дневник, в котором он, по словам Монтеня, отмечал все достойное внимания из его личной и окружающей жизни. В бытность свою в Италии Пьер Эйкем проникся таким уважением к новому гуманистическому просвещению, что решил в духе его дать воспитание своему первенцу, Мишелю Монтеню. По принятому в XVI в. в богатых французских семьях обычаю, мать Монтеня не кормила его сама. Но вместо того чтобы поручить ребенка взятой в дом кормилице, Пьер Эйкем решил отправить его в бедную крестьянскую семью (в деревушке Папдесю, близ замка Монтень), чтобы, как писал впоследствии Монтень [866], «приучить его к самому скромному и простому образу жизни». По словам автора «Опытов», называвшего своего отца «лучшим и самым снисходительным из отцов», Пьер Эйкем преследовал при этом еще другую, весьма важную цель: «сблизить его с народом и с той категорией людей, которая нуждается в нашей помощи» [867]. Эти намерения отца увенчались успехом: став взрослым, Монтень глубоко оценил связь с народом, он выработал в себе простые вкусы и на всю жизнь проникся уважением и сочувствием к суровой крестьянской доле, «из природного сострадания, — объясняет Монтень, — имеющего надо мной неодолимую власть».
Когда ребенку было около двух лет, Пьер Эйкем взял его домой и, желая обучить его простейшим образом латинскому языку, отдал его на попечение учителя из немцев, не знавшего ни слова по-французски, но зато прекрасно владевшего латынью, и приставил к нему еще двух, менее ученых помощников, которым было наказано отвечать ребенку только по-латыни. Что касается остальных, то тут соблюдалось нерушимое правило, согласно которому, все — и отец, и мать, и обученные некоторым латинским фразам слуги — обращались к ребенку не иначе как по-латыни. Благодаря этой оригинальной системе обучения маленький Монтень усвоил латинский язык, как родной. «И без всяких ухищрений, — отмечает Монтень, — без книг, без грамматики и каких-либо правил, без розог и слез я постиг латынь, такую же безупречно чистую, как и та, которой владел мой наставник, ибо я не знал ничего другого, чтобы портить и искажать ее»
