Мировая революция. Воспоминания - [170]

Я хорошо знаю, что католичество международно; но, несмотря на свою централизационную тенденцию, католичество во Франции, Англии, Германии, Италии и иных государствах носит свой особый национальный характер, который специалист отмечает в теологии и церковной жизни. У нас низшее духовенство, будучи почти всегда из народа, было народно и обладало национальным сознанием; представители этого духовенства приняли деятельное участие в литературной будительной работе. Однако высшее духовенство, дающее у католиков направление церковной политике и вообще церковной жизни, за малым исключением было не чешское – не было по-чешски образованных и священников; бросается в глаза то, что католицизм до сих пор не вырастил у нас чешского богословия. Вообще наш католицизм не обладает той независимостью и своеобразностью, как в иных землях.

Проблема, которой я здесь коснулся, должна бы была быть подробнее разобрана. Возьмем, например, немцев, которые наполовину протестанты, наполовину католики; англичане по преимуществу англиканцы, но есть и радикальные протестанты; у французов тоже есть значительное протестантское меньшинство; я привожу народы образованнейшие и игравшие в истории человечества значительную роль, как доказательство, что целостная национальность не исключает религиозных и церковных различий и что это различие было ценным для народов и человечества. В противовес этому народы, которые не пережили реформации и религиозно не дифференцировались, не играют пока в истории такой роли, как народы, пережившие реформацию и религиозно и церковно не объединенные. К ним принадлежим и мы; конечно, история вообще, а особенно же с XIV столетия является одной из наиболее живых и духовно ценных. Что касается того, до какой степени та или иная религия и церковь наиболее соответствуют национальному характеру, повторяю, является проблемой, которая должна быть более глубоко взята и анализирована.

Наша реформированная церковь, наша собственная церковь – гуситская и Чешско-братская – была за малым исключением уничтожена; Габсбурги вщепляли католичество с согласия и с помощью церкви огнем и мечом, конфискациями и изгнанием: что означает для нас теперь эта наша габсбургская антиреформация?

Нет иного примера, чтобы христианский народ (целый народ или по крайней мере его огромное большинство) так бы изменил свое вероисповедание. Французы задавили реформацию тоже насилием, но у них реформационное движение проникло лишь среди меньшинства; подобно этому, Италия и Испания подавили реформацию, которая и там была лишь среди меньшинства. Всюду антиреформация делалась собственным же народом; у нас антиреформацию делала чужая династия, чужой режим, враждебный нашему народу и нашим духовным традициям. Поэтому каждый образованный и сознательный чех приходит через разбор нашей истории к вопросу: если наша реформация, особенно же Чешская братская церковь, как утверждает Палацкий, является вершиной нашей истории, то что же значит насильственная католизация народа, то есть возврат к старшей религиозной и церковной форме? И притом довольно скорый возврат. Можно ли это объяснить лишь насилием, или был какой-нибудь недостаток в самой реформации? Если да, то какой же? Не проявляется ли в габсбургской католизации также какой-нибудь недостаток национального характера – недостаток твердости, выносливости? Быть может недостаток политических способностей? Какое значение имеет наш протестантизм, в котором благодаря эдикту Иосифа о веротерпимости под церковной формой лютеранства и кальвинизма сохранились гуситство и Чешское братство, то есть, по мнению Палацкого, совершеннейшая церковь? Если философия нашей истории, разработанная Палацким, правильна (я полагаю, что в своей основе она правильна), то в таком случае противоречие между церковью и образованием у нас имеет не только философское и религиозное значение, как у остальных народов, но сверх этого еще и особое национальное: это означает, что наша реформированная церковь была подавлена династией с согласия католической церкви. Между современностью и эпохой реформации зияет пропасть габсбургской антиреформации.

С самого начала нашего возрождения память о нашей реформации ожила и влияла в свободомысленном направлении; имена Гуса, Жижки, Коменского и иных, а позднее и Хельчицкого стали дорогими для всех. Чешский историк не может избежать вопроса о нашей католизации. Палацкий видит в раздвоении церкви на католицизм и протестантство телеологическое развитие истории, так как и католичество, и протестантство соответствуют требованиям человеческого духа: католичество удовлетворяет принцип авторитета, протестантство разум. Это различие не абсолютно, а относительно и будет развиваться и далее; Палацкий полагает, что спасение не заключается в применении одного или другого принципа, но в их соединении, гармонии и взаимном проникновении. Таким образом, обе церкви не должны бы были уничтожать одна другую, но относиться терпимо, тем более что в будущем против обеих выступит безверие.

Я не думаю, чтобы этого разъяснения Палацкого было достаточно для современного религиозного положения; для понимания отношений католицизма и протестантства оно слишком абстрактно и поверхностно; далее дело касается особого отношения католичества к протестантизму у нас и при этом оценки габсбургской антиреформации и ее религиозной ценности. Этой формулировки Палацкого недостаточно даже как ответа на возражения, которые выдвинули против него либералы. Однако в нашем либерализме были всегда течения, которые понимали религиозную сторону нашего возрождения. Для него оставались лишь неясными основы реформации и религии. В какой это было степени, мы можем легко убедиться на Сладковском; этот политический вождь свободомысленной младочешской партии перешел в православие, надеясь, что за ним последуют его партийные товарищи и все те, кто выступал против церкви.