Мировая республика литературы - [110]

Лингвистический «выбор» писателей обусловлен не только структурными противоречиями и степенью литературности их национального (или родного) языка. К этому следует добавить еще степень их зависимости от нации. Как уже было сказано выше, чем менее состоятельно его литературное пространство, тем сильнее идеологическая зависимость писателя: он подчиняется национальному «долгу» «защищать и прославлять», и этот долг для него — одна из немногих возможностей раскрепощения. По мере того как этим выбором оказывается захвачена и обусловлена их литературная деятельность, взаимоотношения писателей из подчиненных литературных пространств со своим национальным языком становятся все более трудными, напряженными и мучительными.

Таким образом, все писатели, работая с «малыми» языками, оказываются в той или иной форме поставлены перед проблемой перевода. Как «переводные» писатели, они вынуждены сделать болезненный выбор между переводом на литературный язык, который отрывает их от национальной аудитории, но дает им литературное существование, и бегством в свой «маленький» язык, которое обрекает их на незаметность или сводит их литературное существование к национальной литературной жизни. Это очень реальная коллизия, и многим писателям, избравшим большой литературный язык, она стоила обвинения в самом настоящем предательстве. Поэтому писателям в подобной ситуации приходится искать одновременно лингвистического и эстетического решения проблемы. Так, двойной перевод или автоперевод оказывается одним из способов примирить литературные требования с национальным «долгом». Абделатиф Лааби, марокканский поэт, пишущий по — французски, объясняет это следующим образом: «Переводя собственные произведения или давая их переводить, но всегда участвуя в переводе, я как бы ставлю перед собой задачу отдать их одновременно и той аудитории, которой они изначально предназначены, и той культуре, чьим порождением они в реальности являются […]. Теперь лучше себя чувствую. Распространение моих произведений в Марокко и во всем арабском мире восстановило мою «полноправность» в качестве арабского писателя […] я включаюсь в арабскую литературную проблематику постольку, поскольку мои произведения судят, критикуют или хвалят в качестве арабских текстов, вне зависимости от их оригинальной версии»[482].

Решения проблем, связанных для писателей с периферии с их удаленностью от центра, очень многообразны, но все они так или иначе подпадают под жанровое определение перевода, или сродни ему. Это и использование языка господствующей литературы, и автоперевод, и создание произведения на двух языках с двойным симметричным переводом, и активное использование национального и/или народного языка, и изобретение новой письменности, и симбиоз двух языков (такой, как знаменитая «бразилианизация» португальского языка, предпринятая Мариу ди Андради, изобретение мадагаскарского французского Рабеаривелу, африканизация английского языка Чинуа Ачебе и «внутренний галлицизм» Рубена Дарио). Будет ошибкой воспринимать все эти варианты независимо друг от друга — это скорее континуум решений: эфемерных, трудных, трагических. Иначе говоря, все способы, которыми пользуются писатели, чтобы быть замеченными и получить доступ к литературному признанию, имеют отношение друг к другу. Никакая граница по — настоящему не разделяет их, и все эти выходы из положения литературной зависимости следует рассматривать в их последовательности и динамике, т. к. каждый из писателей на протяжении своей жизни может последовательно или одновременно использовать несколько возможностей.

Однако есть две родственные языковые ситуации, которые тем не менее невозможно полностью, вплоть до литературных эффектов, сопоставить друг с другом. Первая из них — это ситуация, в которой оказываются писатели из колоний (или бывших колоний), которые испытывают на себе тройное давление (идеологическое, лингвистическое и литературное) и которые чаще всего объективно оказываются в ситуации билингвизма. Это такие писатели, как Рашид Буждедра, Жан — Жозеф Рабеаривелу, Нгуги ва Тхионго, Воле Шойинка. Иначе выглядит ситуация того особого давления, которое оказывает французский язык на европейских или американских писателей, которые решают, как это сделали Чоран, Кундера, Ганготена, Беккет и Стриндберг, избрать его, пусть временно, языком своего творчества. Для всех писателей — выходцев из стран, долгое время бывших колониями, и только для них, билингвизм (проявляющийся как включение перевода в литературную практику) является первым и неизгладимым следом идеологического давления. Описывая все противоречия и парадоксы, с которыми сталкиваются писатели из колоний, Альбер Мемми показал ту условную разницу между двумя языками в ситуации билингвизма, из — за которой языковая и литературная дилемма становится столь важной для всех пишущих на языках подчиненного пространства: «Родной язык жителя колонии […] не имеет ни достоинства в стране, ни голоса в хоре народов. Если он хочет получить работу, обеспечить себе хорошее место, быть заметным в городе и в мире, он должен прежде всего подчиниться языку остальных, языку колонизаторов, своих господ. В том лингвистическом конфликте, который развивается внутри жителя колонии, его родной язык оказывается унижен, раздавлен. И он в конце концов усваивает это объективно обоснованное презрение»