Мир вашему дому - [93]

— Еще рано подсчитывать, — вставила Флора.

— Не знаю, — сказал Равиль. — Может, уже поздно. Нет у меня сейчас планов. Стараюсь хорошо делать свою работу там, на горе. Думаю, этого мне достаточно. На остальное нет здоровья.

— О здоровье ты раньше не вспоминал.

— О здоровье обычно вспоминают тогда, когда его уже нет. Как и все в жизни. Если кто-то говорит о молодости, здоровье, любимой девушке — этот человек, можешь быть уверена, говорит о своем прошлом.

Разговор Флоре не понравился. Она упруго встала и помогла подняться Равилю.

— Уже темно, — сказала она. — Амина-апа встревожится.

— Да-да, — вспомнил Равиль. — Что-то она в последнее время чересчур меня жалеет. Хотя это и приятно, когда на свете есть человек, который тебя жалеет.

— И я тебя жалею, — тихо сказала Флора.

— И ты? — удивился Равиль и тут ж попытался перевести разговор на шутливый тон: — Но разве ты меня больше не любишь?

— Я тебя очень жалею, — снова сказала Флора.

Они шли берегом. Перед обрывом, неразличимая в темноте, текла речка, слышно было, как всплескивали в ней крупные рыбины.

Флора неожиданно встала перед Равилем, загородив ему дорогу, сильно стиснула его руки и горячо, быстро заговорила:

— Это я виновата, что у тебя не было жизни. Я ее изломала. Ты не мог забыть меня, мою измену. Ты вспоминал это и мучился. Ты, наверное, до сих пор не любишь женщин. Это оттого, что мы с Ахатом… нет, одна я жестоко тебя обидела. Обида сидит в тебе и мешает жить. Ты, может, сам не понимаешь, как я виновата перед тобой.

Равиль непонимающе смотрел на Флору. Ему стало как-то странно. Будто и не было за спиной этих пятнадцати лет. Они возвращаются из школы, и Флора что-то горячо доказывает ему.

— Как бы я хотела, чтоб ты жил счастливо, снова был веселым и насмешливым, как тогда. Я бы все отдала за это. Вот сказали бы сейчас: прыгай с обрыва в воду, погибни — я б не задумалась.

— Ты все придумала, — холодно сказал Равиль. — Тебя испугал мой нездоровый вид.

— Я давно об этом думаю, — опять заговорила Флора. — Все лето. Пока ты не приехал в поселок — мне лучше было. Я слышала от твоих родственников, что ты вышел в большие люди, доволен жизнью. Но только я увидела тебя в мае — я все поняла. Ты одинок и несчастлив. — Он попытался ее перебить, но она не дала ему сказать. — Как ты не понимаешь, что я во всем виновата? Разве можно было так грубо, подло обмануть тебя тогда? Я, наверно, с ума сошла в ту новогоднюю ночь.

Они подошли к крайним домам. Равиль, смущенный, шел рядом с Флорой. Ее взволнованное лицо и быстрые глаза так напомнили ему прошлое, что он зажмурился. «Вот если б случилось чудо, — подумал он. — Не было б этих пятнадцати лет, и мы возвращались бы со школьного вечера».

Он остановился у домика Флоры, взглянул на ее белую блузку, голые сильные руки и юные лучистые глаза школьницы, порывисто взял в ладони это бесконечно родное лицо и стал целовать лоб, заплаканные глаза, голые плечи.

Выставленный в чьем-то окне транзистор пробил полночь. Флора стояла у калитки, безвольно опустив руки, слушала удалявшиеся шаги Равиля и не смела тронуться с места.

* * *

Утром мать, поджав губы, убрала со стола нетронутый завтрак.

— И молоко уже не пьет, — сказала она себе и ушла на кухню. Загремев посудой, сообщила: — Люди с утреннего поезда идут. Вон тот молодой мужчина уж не к нам ли сворачивает?

Равиль приподнялся и взглянул в окно.

— Василенко! — обрадовался он. — Инэй, встречай гостя.

Георгий вошел, поздоровался с матерью, протянув ей, по старому башкирскому обычаю, обе руки, потом подошел к Равилю и притянул друга к себе.

— Здравствуй, бродяга, — сказал он. — Не думал я, что ты настолько болен.

Равиль опустил ноги на пол.

— Второй месяц в постели, — сообщил он виноватым голосом. — Вот как болезнь может скрутить. Лечусь пока дома, хотя врач о больнице поговаривает.

Через полчаса они сидели за самоваром.

— Мне, Амина-апа, покрепче, — попросил Георгий.

Мать налила из чайничка одну темно-красную заварку.

— Не вредно будет? — спросила она молодого гостя.

— Конечно, вредно, — согласился Георгий. — Но люблю крепкий чай — привык, когда сидел ночами над кандидатской.

— Ты у нас подавал большие надежды, — улыбнулся Равиль. — Я не удивляюсь, если скоро ты сообщишь, что защитил докторскую диссертацию.

— Надежды можно подавать всю жизнь, — смутился Георгий. — Вот оправдать их тяжелее.

После чаю они отправились гулять. За железнодорожной насыпью начинался редкий, светлый березняк, и Василенко шел впереди без тропок, срывал с веток уже редкие зеленые листочки и растирал их в ладонях. Заметно было, что гуляет он мало и теперь, вырвавшись на природу, глубоко, жадно вдыхает в себя свежий осенний запах леса, спешит и уходит вперед. Равиль медленно брел сзади, часто останавливался отдохнуть. Этот месяц он почти не выходил из дома, осенний лес кружил ему голову, и он с завистью смотрел на быстрый, упругий шаг товарища.

На полянке Георгий дождался Равиля и внимательно вгляделся в его лицо.

— Год назад ты выглядел молодцом, — сказал он. — Сейчас у тебя неважный видок. И вообще, что случилось с тобой? О неприятности на комбинате я кое-что слышал. Но зачем было так переживать, бросать все и ехать куда глаза глядят? Чего не бывает в жизни… Даже мне не написал ни одного письма. И сейчас придумал сверхстранное, будто кроме тебя некому трубы катать. Приехал бы ко мне, устроился на кафедре инженером по научно-исследовательской работе. С твоим богатым опытом ты через год-два выдашь кандидатскую. Обиделся, что ли, на всех?