Мир вашему дому - [95]
— Тебе надо основательно лечиться, — сказал он, прощаясь. — Что врачи говорят?
— Предлагают операцию. От чего — пока сами не знают.
— Дела, — Георгий избегал смотреть на осунувшееся, сильно похудевшее лицо Равиля.
— Дела мои такие, — Равиль легонько придерживался плечом калитки. — Пустяковая прогулка в лес отняла все силы. Не могу проводить тебя до станции.
— Вот что, — сказал Георгий, перекладывая портфель из одной руки в другую. — Вот что надо сделать. Надо поговорить с мужем Зухры и устроить тебя в хорошую клинику, к профессору.
Равиль, чтобы не задерживать товарища, кивнул, и Георгий, крепко сжав ему руку, ушел на станцию.
Он очнулся от тяжелого сна на рассвете. В комнате было темно и прохладно. За перегородкой тихо разговаривали две женщины.
— Не плачь, все будет хорошо, — уговаривал кроткий голос, в котором Равиль узнал дальнюю родственницу Бану-апа.
— Всегда он делал по-своему, — монотонно рассказывала мать. — Может, потому я не любила младшего. Да и не хотела его вовсе — время было военное. Отец жалел Равиля, часто брал с собой на работу. После смерти отца сын не находил места. Чем больше я любила старшенького Тимер-Булата, тем злее становился Равиль. Братья между собой не ладили. На улице, правда, друг за дружку стояли горой. Тимер-Булат рано пошел работать. Равиль собрался идти в восьмой класс — Тимер-Булат запретил. Тогда Равиль на все лето устроился коновозчиком в карьер, заработал себе на книжки и одежду. После десятилетки Равиль опять против брата пошел — в институт поступил. Старший в дом несет, а младшему хоть трава не расти. Тут еще с девушкой Равилю не повезло. В десятом классе она вдруг отвернулась от него — с товарищем его стала гулять. Теперь у нее ни того, ни этого. Но и Равиля, видать, крепко подломила обида. До сих пор неженат, даже на примете никого нет.
Мать помолчала, что-то переставила на столе и заговорила быстрым шепотом:
— Жалко мне его, Бану, сын ведь он мой. Пока здоровый где-то в чужом городе жил — мало о нем думала. А теперь… ночью у него кровь пошла, он на меня смотрит, как ребенок, а я ничем помочь не могу. Что делать? Тает на глазах мой младшенький!
Мать за перегородкой беззвучно зарыдала. Родственница, завздыхав, стала утешать ее.
— Это мне большое наказание, — уже спокойнее добавила мать. — Нельзя обходить детей. В трудные годы я частенько кормила Тимер-Булата тайком. Какой грех!..
Равиль, не двигаясь, лежал в теплой постели и не мог заставить себя отвернуться к стене и не слушать мать.
— Везла бы ты его на операцию, — советовала Бану-апа.
— Уж и не знаю, — ответила мать. — Что с ним потом будет? Думаю иной раз, если что, хоть на моих руках отойдет…
Равиль обмяк и прикрыл глаза. Липкий пот покрыл лоб и шею. «Плохи мои дела, раз уж и мать перестала надеяться», — решил он.
Равиль ясно представил себе табут[12], в котором его понесут на кладбище, растерянное лицо брата и Флору. Старенькие родственники из окрестных аулов будут шептать молитвы, суетиться возле табута и заглядывать в вырытую могилу, больше озабоченные тем, чтобы покойника уложили, как полагается, лицом на Кыбла — священный мусульманский храм с покоящимся там черным камнем, что, по преданию, был послан небесами древнему аравийскому народу в знак предостережения и могущества всевышнего.
Беспощадная картина ухода в небытие, вечный мрак представлялись Равилю все четче, почти осязаемо. Ему стало нечем дышать. «Это уже через месяц, — думал он. — Нет, наверное, быстрее. Но почему? Зачем так мало отпущено мне жить?» Как страшно, что он ничего не успел сделать за свою жизнь. После его смерти ничто на земле не будет напоминать о нем. Если б он в свое время завел семью… Хорошие дети помнят и берегут память об отце всю жизнь.
Вошла мать и вгляделась в отвернувшегося к стене сына.
— Ты уже проснулся? — ласково спросила она.
Равиль откинулся на спину и посмотрел на мать заблестевшими глазами.
— Инэй, — сказал он и поймал ее взгляд. — Мне все хуже с каждым днем. Я пятнадцать лет ношу зло на Флору. Она не жила эти годы. Она очень настрадалась… Я простил ее. У меня ни на кого нет больше зла. Ты ее тоже прости. Хорошо? Вот что я хотел тебе сказать…
Мать закрыла лицо руками и убежала из комнаты.
Равилю стало легко. «Ну что я испугался? — удивился он. — Все проходят э т о, и я пройду». И еще он подумал, если б вдруг ему повезло дожить до первых весенних дней…
Равиль проснулся около десяти. За окном шел мелкий дождь. Холодный порывистый ветер налетал с реки, Равиль открыл окно, приободрившись, встал с койки и сел за стол. Разговор матери с родственницей успел потускнеть в памяти.
Холод шел в открытое окно. Равиль натянул на себя шерстяной свитер, с трудом переставляя ноги, побродил по избе. Скоро он почувствовал сильный голод. На плите стояла сковородка с остывшей картошкой и чайник. Равиль отставил картошку. Ему вдруг захотелось яичницы с луком. В лукошке яиц не было, и он вышел в сарай. Куры, нахохлившись, поглядели на него слипающимися глазами и снова задремали на своем насесте. Только петух зорко проследил за руками человека При его молчаливом неодобрении Равиль выбрал из гнезда свежие яйца и ушел в чулан за луком. Здесь, в пыльном полумраке, в нос ему крепко ударил запах свеженасушенных трав. Пучки их свисали со стен, с жердочек, круглые желтые венчики пижмы пестрели с дверного косяка, ноздри щекотал запах ежевичных листьев, в корзинке краснели ягоды высушенной лесной земляники. Еще несколько знакомых с детства трав разглядел Равиль в чулане, даже листья вездесущей будры разложила мать на полочках под потолком. Кое-каким травам Равиль вовсе не вспомнил названия.
