Милость Господа Бога - [31]

Шимпанзе в ужасе бросились врассыпную, с трудом находя выход из пещеры, а затем исчезли в чаще леса.

Коун-старший пел гимн избавлению от рабства. Джордж снова тяжело опустился на стул Эсава и слушал, мрачно жуя свою мацу.

Коуна очень огорчило столь неудачное завершение их первого общинного мероприятия, но он счел благоразумным не показывать своего неудовольствия и полностью в духе пасхального седера пытался успокоить и приободрить гориллу. В конце концов, с его присутствием на острове приходилось считаться, и без участия Джорджа вряд ли было возможно нормальное функционирование общины, Чужаки опасны. Нужно, чтобы он, как все, входил в состав сообщества.

— Джордж, — сказал он ему как можно дружелюбнее, — я не сержусь на тебя за то, что ты тут натворил, хотя мы могли и получше завершить вечер. Забудем и то, как необдуманно ты поступил, уничтожив редчайшую пластинку с записью голоса моего отца. Одно только я хочу тебе сказать: или ты изменишь свое поведение, или, извини, нам придется расстаться и жить врозь.

Джордж перестал жевать, помолчал и так тяжело вздохнул, что это было похоже на стон.

Коун не удержался и задал ему четыре вопроса. Джордж, естественно, не ответил. Тогда он рассказал ему историю Блудного Сына, которую так любил Буз. Джордж продолжал жевать. По его щекам текли слезы.

«Сеющие слезы да пожнут радость…» — страстно провозгласил с пластинки Коун-старший.

— Амен, — ответил ему сын.

Джордж радостно засопел.

Когда он ушел, Коун прибрал в пещере, а ночью ему приснилось, что на острове появилась белая обезьяна, о которой все знали раньше, но которую никто еще ни разу не видел.

— Альбинос действительно существует? — спросил он у Буза.

— Я думаю, да. Я часто вижу его во сне, — ответил Буз.

Коун встревожился, предвидя, что белая обезьяна появится и предъявит свои требования и претензии. Он не успокоится, пока не поговорит с альбиносом и не выяснит, что ему нужно. Если он хочет стать членом общины, то почему бы и нет?

Однажды утром он отправился в лес искать пришельца. Поиски продолжались три дня и три ночи и ни к чему не привели. Только раз ему показалось, что в густой зелени промелькнуло белое курносое лицо.

В отчаянии он схватил железное копье (тоже с «Ребекки») и воткнул его в землю. «Зачем Бог послал мне этот сон, — сердито подумал он во сне. — Зачем Он поселил меня на этом острове? Кто Он такой вообще, этот Бог?»

И тут же над кронами деревьев появилось кучевое облако. Оно имело форму тюльпана и плыло при звуках небесной музыки.

— Мистер Коун, — произнес ангельский голос, такой красивый, что у Коуна мурашки побежали по коже.

Он опустился на колени.

— Я вас слушаю, мистер… или миссис, простите, не знаю, как вас называть.

— Мистер Коун, пожалуйста, очистите свои мысли от богохульства. И освободитесь от своих детских сомнений относительно Божественного Начала. Ради вашего же блага.

Коун извинился самым искренним образом.

— Очень сожалею. Я оговорился. Меня напугала белая обезьяна, и я подумал, что случится что-то ужасное.

— Страх — это естественное чувство.

— Я действительно видел лицо белой обезьяны в листве или мне показалось?

— Не показалось.

Коун протяжно застонал.

— Я спрашиваю только, есть ли кто-нибудь еще здесь, на этом острове? Белый, черный или коричневый? Обезьяна или человек? Может быть, женщина? Остался ли на земле кто-нибудь из людей? Я хочу знать. Мне это нужно. Ради моего душевного покоя. Что если бы вы оказались на моем месте?

— На какое место я ставлю себя — это, мистер Коун, вас совершенно не касается. Однако, отвечая на ваш вопрос, могу заверить вас, что на всей Земле вы один такой, других не осталось.

— Это точно?

— Ни о чем нельзя говорить с уверенностью.

— Знает ли кто-нибудь о происходящем в полном объеме? Этот остров, например, таков, каким он мне представляется?

— А каким он вам представляется?

— Островом, на котором мы двое разговариваем.

— А если я отвечу, вы поверите?

— Не уверен, — сказал он после некоторого колебания.

— Тогда считайте это сном.

— Только и всего? — воскликнул Коун.

Ангел исчез. Только звуки чудесной музыки продолжали дрожать в воздухе.

Коун поднял копье и пошел по направлению к темно-зеленому лесу.

Он скорее боялся Бога, чем любил Его.

* * *

Если это был действительно сон, о котором Он знает, то как приноровиться к Нему? А Он должен знать, и я должен быть очень осторожен. Теоретически вроде бы никакой опасности, но фактически опасность очень велика. А он, Коун, постоянно спотыкается, и каждое его слово, каждый шаг могут быть истолкованы вопреки его интересам. Если бы кто-нибудь знал, как сильно его желание непременно выжить.

Быть осторожным в словах, в мыслях, даже в собственных снах!

Мыслью наталкиваешься на непреодолимое препятствие, когда думаешь о том, на Чьей ответственности лежит День Великого Опустошения. Коуну по-прежнему трудно было подавить в себе гнев и обиду за случившееся, но раз уж никто не мог воротить того, что произошло, оставалось думать только о будущем.

Все карты были в руках Бога. И хоть бы одна у Коуна, уж неважно какая. Ничего, кроме единственного невероятного знания: Он не все знает