Михаил Финберг. С рассвета до полуночи - [2]

Перебывал он у всех преподавателей, во всех классах, хватаясь за разные инструменты. Но пребывание в храме муз безжалостно прервали, когда выяснилось, что ученик играет понемногу на всех инструментах, но не по нотам, а... по слуху! И будущего лауреата Государственной премии попросту турнули.

Будет, будет на этой школе в Мозыре мемориальная доска, сообщающая, что Финберга исключили отсюда за профнепригодность. Будет такая доска и на Молодечненском музучилище, будет и на Минском, куда он поступал четырежды. Будут доски на Гродненском музучилище, куда не приняли по той же профессиональной непригодности всемирно известного композитора и певца Чеслава Немана, и на Могилёвском музучилище будет, куда не приняли по тем же мотивам классика бело­русской музыки Евгения Глебова.

Голодающий подросток Миша Финберг радостно сбегает в армию, в духовой оркестр штаба КБВО...

Он продолжает рассказ про памятный московский концерт.

- А дальше: через весь зал марширует десятилетний мальчик в военной форме, с тромбоном, поднимается по ступенькам. И тут на сцену вышел, маршируя, духовой оркестр кафедры военных дирижёров Московской консерватории. Мальчик отдаёт рапорт дирижёру военного оркестра.

— Миша, это же факт твоей биографии, когда ты в десять лет стал воспитанником военного оркестра!

— Володя-а, знал бы ты: такое тяжёлое время было, семья наша в Мо­зыре жила впроголодь — вот я и подался в воспитанники, впервые в жизни наелся, впервые взял в руки тромбон.

— Мальчик с тромбоном — выразительный режиссёрский ход! Кто тебе ставил это выступление? — спросил я с профессиональной ревностью.

— Сам. Сам всё придумал, сам осуществил. А дальше...

Что было дальше, видели в двухчасовом показе по московскому телеканалу: съехались на торжество в честь закладки памятной звезды в честь нашего земляка тридцать три звезды эстрады.

— Кобзон только что перенёс тяжелейшую операцию, приехал из клиники, отрепетировал с нами, потом, никуда не уезжая, отдохнул в гримёрке — и концерт! Пел Иосиф Давидович «Весну 45 года», романс "Дружба» и новую песню «Послевоенное танго» — волнующее произведение, просто выдающееся! Никто в огромном зале не заметил, что Кобзон болен — всё такой же подтянутый, приветливый, как всегда, «в голосе». Специально приехал из Питера Андрей Павлович Петров... Ну, скажи, кто я такой для них, кто я такой в Москве, полной «гениев», чтобы мне столько уважения?!

Гении — не гении, но талантов на сцене хватало: Людмила Гурченко, Тамара Гвердцители, Ирина Понаровская, Михаил Боярский, Максим Дунаевский — все, кто пел или как-то связан с нашим оркестром «АБ». Каждый из них легко «тянет» свой сольный концерт, а тут — сборный, или по-моему, «по-киношному», — в массовке, с одной-двумя песнями. Но слетелись, съехались, возможно, срывая собственные графики занятости.

— И заметь: все без оплаты, без гонораров. Откуда бы у меня столько денег?

Вот это как раз мне было понятно: каждый эстрадник имел надежду ещё хоть раз спеть под этот оркестр или иметь с ним сотрудничество, а откажешься — у Финберга хорошая память, да и у самой «звезды» тоже когда-то будет бенефис, в котором должны будут принять участие коллеги по цеху.

— Вышел Валдис Пельш — с ним мы на российском телевидении сотню выпусков «Угадай мелодию» озвучили — и начал с залом «уга­дывание». Наш оркестр подыгрывал. Знаешь, слушатели, как дети, охотно отозвались, включились в телеигру. А потом поздравляли меня циркачи — ты же их всех знаешь.

3. «Цырк на дроце»

Жизнь-драматург повернула всё так, что однажды, когда он в 69-м при­шёл предлагать себя в качестве дирижёра оркестра Минского цирка, в кабинете директора Марусалова сидел я, тогда главный режиссер цирка, — по совместительству с кино. А дальше было долгое сотрудни­чество: мы дружно вместе сделали не одну яркую постановку с музыкой или аранжировкой Финберга.

Оркестр цирка состоял тогда как бы из двух коллективов: доигры­вали последние годы перед пенсией музыканты, которые под руковод­ством дирижёра Бориса Райского приехали в 46-м «по зову родины» из Шанхая, вторая половина — молодые, постепенно занимавшие места эмигрантов.

— «Шанхайцы» меня, дирижёра на 30-40 лет младше их, поддержали, вообще сделали много хорошего. Конечно, по своим «капиталистическим» представлениям о жизни это были в какой-то степени не­счастные люди: плохо и тяжело воспринимали тогдашнюю советскую действительность. Для них, преданных музыке, добродушных, искрен­них, не было «профсоюзного» представления: сколько часов работать. Сколько было нужно, столько и репетировали. Они, но не другие...

Наблюдая в работе этих музыкантов, я в 2012-м снял о них фильм «Шанхайский джаз» (канал ОНТ); запоздало понял, что фильм следо­вало назвать «Этот прекрасный несчастный джаз», потому что и самого Райского, и его музыкантов по приезду в СССР стали сажать, инкрими­нируя пресловутую 58-ю статью: «измена родине», хотя родина была не СССР... да и какая могла быть «измена» у одержимых одним: музыкой. И Михаил Яковлевич рассказал перед кинокамерой о горестной судьбе старых музыкантов, которых хоронил одного за другим. Последний ушёл во время съёмок фильма Борис Николаевич Гурьянов — тромбонист, контрабасист, а при Финберге — инспектор оркестра.