Метелло - [57]
— Липпи, прочти «Признание»!
— Лучше «Заслуги города Флоренции»!
— Прочти «Милостыню»!
Старый Липпи, облокотившись о стол и высоко подняв стакан с вином, зажмурил глаза и начал декламировать:
Вечером в остерии, в беседке, увитой виноградом, составилась компания. Собрались и рабочие механических мастерских, и возчики, и таможенники. Не замедлил появиться бродячий музыкант с гитарой, и все принялись петь. Аминта, как и все остальные, слегка подвыпил, он поднял бокал и начал импровизировать. Досталось от него и попам, и теще с тестем, и хозяевам — всем досталось!
Потом настал черед Немца. Хотя до темноты было еще далеко, но поскольку в этот день все равно никто не работал, он начал пить вместе со всеми, а уж в этом его никто не мог превзойти. Немец громадой высился над всеми, и его раскатистый, мощный голос, которым он владел великолепно, покрывал все остальные. Сначала он подпевал гитаре, а Аминта тянул: «Ун-ба-ба, ун-ба-ба!» Затем, поддавшись общему настроению, побагровевший, смеющийся Немец попросил всех помолчать, чтобы он мог спеть соло. Его просьба была удовлетворена.
— Этой песни вы наверняка не знаете! — закричал он.
Он пел и медленно приподнимался с места. Мелодия была нежная, певучая. Он исполнял ее, иногда чуть запинаясь, покачивая головой и закрывая глаза. Потом вдруг выпрямился во весь рост, вытаращил глаза и, хватив кулаком по столу, закончил:
Слушатели слегка оробели и, когда он кончил, с секунду колебались, прежде чем зааплодировать.
— Это не Вагнер? — спросил Метелло. — Мне Вагнер не нравится!
— А я откуда знаю, Вагнер это или не Вагнер! Моя жена всегда поет эту песню, она — про любовь.
— А о чем в ней говорится?
— Ну, о чем?! Немецкий я в общем, конечно, знаю. Я там десять лет прожил, но слова этой песни не очень ясны. Libe значит любовь, Wonne — это блаженство, Lust — веселье.
— Веселье!
— Веселье!
И они снова принялись пить, а потом спели хором «Гимн трудящихся» и куплеты о Менелике и Бальдиссере. Даже Олиндо и тот отличился. Еще с тех времен, когда он работал в шахте, в его памяти сохранилась не только мелодия, но и отдельные строфы «Интернационала». Он запел:
И тут же перевел: «Первые пули будут для знати»[53].
Это толкование, сделанное со всей серьезностью, заслужило овацию присутствующих, потому что в нем была выражена мысль, с которой все они были согласны и которая вызывала у всех энтузиазм.
— Есть ли на свете более интернациональная профессия, чем наша?! — кричали они.
— Тот знает немецкий!..
— А этот говорит по-французски!
— А я — по-неаполитански, — заявил Метелло.
Его заставили исполнить «Марекьяро», и он соврал, будто сам видел окно, выходящее на море, о котором поется в песне, и будто из него можно высунуться, если попросить разрешения.
Этот день больше походил на праздник, чем на забастовку. Молодежь купалась в реке, а остальные чудесно провели время в беседке, увитой виноградом.
Сам Дель Буоно (которому суждено было со временем войти в историю), когда у него немного утихла зубная боль и он чуточку опьянел, снял пенсне, взобрался на стол и, опираясь на плечи Метелло и Немца, произнес одну из самых прекрасных речей в своей жизни. Ему аплодировал даже какой-то офицер, ужинавший за отдельным столиком.
В заключение рабочие механических мастерских, лучше других державшиеся на ногах, с триумфом пронесли Дель Буоно по виа дель Прато и обещали каменщикам свою поддержку и солидарность.
И подобно тому, как Метелло приютил Олиндо, Липпи пригласил к себе в Баньо а Риполи, где он жил «под самой аркой дель Камича», Аминту Доннини, который оказался без крова, так как из-за забастовки не мог ночевать в бараке на стройке.
— У меня где-то должна быть складная кровать, я тебе ее мигом приспособлю, — говорил старый Липпи. — На ней спал самый младший из моих мальчиков, а теперь и он уже женат. У меня их было трое, но младший, такой плут, всех за пояс заткнул. Сейчас он токарь, работает на заводе Пиньоне. Один из сыновей умер в шестнадцать лет от тифа. А средний мостит улицы. Он тоже не захотел подниматься на леса. Впрочем, он всегда был с ленцой. Видно, ему больше по душе мостить улицы. Он работает от муниципалитета, получает три чентезимо в час и наплодил кучу детей. Идем ко мне, Аминта, идем! Если пожелаешь, сможешь ночью сходить к своей жене. Далеко ли от арки дель Камича до Понте а Эма? Кратчайшим путем — четыре-пять километров. Пустяки!
Так прошел второй день забастовки, а за ним и третий, и четвертый. Но они уже больше не собирались в остерии: ни у кого не было денег на вино. Затем прошла неделя, потом — десять дней, потом тринадцать, и вот наконец минуло две недели забастовки — две недели без заработка! Но ни один из строителей не сдался. Каждое утро они шли на свои участки, хотя хозяева бывали там редко и все равно обращаться к ним не разрешалось. На строительстве торчали помощники и десятники, но с ними лучше было не затевать разговоров, чтобы не ввязаться в драку.
