Метелло - [14]

Проследив за взглядом Метелло, полицейский комиссар указал на стену позади себя и спросил:

— Ты его чтишь?

Метелло утвердительно кивнул головой.

— А готов ты отдать свою жизнь за него?

Такие же вопросы задавал ему священник в Ринчине, заставляя целовать изображения святых. И он вновь ответил утвердительно.

— В самом деле готов?

Они с Олиндо всегда смеялись над этими вопросами, потому что, как только священник поворачивался к ним спиной, папа Эудженио говорил: «Эти дармоеды напялят сутану и живут весь свой век припеваючи! Вот кому везет!» Но мама Изолина требовала, чтобы ребята отвечали: «Все в руках божиих!» Метелло подавил улыбку, вызванную воспоминаниями, и ответил:

— Все в руках божиих!

— Не миновать тебе каторги, — сказал в заключение комиссар, вызвал дежурного и велел отвести Метелло в камеру предварительного заключения.

Это была квадратная комната с высоким потолком и решетчатым окном, выходившим на дворик; помещалась она в первом этаже. В камеру с утра до вечера доносился девичий голос, напевавший:

Сердце красавицы

Склонно к измене

И перемене…

Девушка жила над конюшней, во втором этаже дома напротив. Ее окна не было видно. А из конюшни проникал острый запах лошадиной мочи и навоза. Стояла осень, камера была большая, и все же порой в ней нечем было дышать. Теперь Метелло на собственном опыте узнал, что такое «карбонайя». Ей было далеко до тюрьмы Мурате, но Метелло и этого показалось достаточно. Он провел здесь сорок восемь часов. Сначала он очутился в обществе двух карманников и сутенера, ранившего свою любовницу. Ее клятвам и уверениям в том, что она сама упала и ушиблась, никто не поверил, и сутенера все-таки арестовали. Карманники научили Метелло курить сигары, объяснили, как обращаться с женщинами, как вытаскивать часы из жилетного кармана. Но этому уже нужно было обучаться особо.

— Когда выйдешь отсюда, — сказал ему старший из карманников, высокий худощавый брюнет лет тридцати, левый глаз которого иногда косил, — иди к Иларионе в Мальборгетто и скажи ему, что пришел от меня; так и скажешь: «Меня послал Длинный». За несколько уроков станешь профессором.

Они рассказали ему о сотне способов любви, показали, как могут взаимно развлекаться мужчины. Карманников привели в полицию почти одновременно, и они надеялись, что в тюрьме окажутся в одной камере.

Длинный говорил своему приятелю, белобрысому чубатому парню, который, несмотря на усы, казался моложе его:

— Скажи правду, ты дала себя поймать, потому что узнала, что взяли меня? — и прижимался к нему.

Тут вмешался возмущенный этим зрелищем сутенер, который бахвалился тем, что ранил свою подружку, и завязалась драка. Но, когда вошел дежурный, они уже мирно играли в «морру»[15]. Вечером за ними пришли, чтобы отвести в тюрьму, и Метелло первый раз в жизни увидел людей, скованных одной цепью. На рассвете к нему поместили двух новых арестантов, с которыми он провел весь следующий день.

А девушка все пела.

— Это Микела, я ее знаю, — сказал вновь прибывший карманник, пойманный на месте преступления в омнибусе, курсирующем между Порта алла Кроче и площадью Синьории. — Бедная девчонка! Жизнь у нее — настоящая каторга, похуже нашей. Она прикована к постели, а все поет да прихорашивается. Микела — калека, она не может ходить, ножки у нее тоненькие, как у пятилетнего или шестилетнего ребенка. Она никогда не снимает черных шерстяных чулок, но если не смотреть на ее ноги, то в остальном эта девушка просто чудо! Белокурая, с громадными глазищами, с такой грудью!.. Днем Микела никого не принимает, даже за сто лир, а начинает работать только вечером. К ней всегда очередь…

Второго из вновь прибывших Метелло надолго запомнил. Санте Келлини родился, как он сам поспешил сказать, когда об этом зашла речь, как раз в день изгнания Великого герцога Тосканского[16]. Келлини, как и Метелло, был каменщик, работал на набережных Арно, арестовали же его за то, что он кинулся с кулаками на десятника и сильно избил его.

— Он сам полез на рожон, — рассказывал Келлини. — Я пил воду из бутылки, а он заметил и потребовал, чтобы я дыхнул на него. Потом начал кричать, что я пьян и что бутылку с вином я успел спрятать. У него давно уже был зуб на меня. И не потому, что я плохо работаю, ему-то известно, что работник я хороший и ремесло свое знаю. А просто потому, что, по его словам, я первый зачинщик во всех спорах о заработной плате.

Теперь, когда он думал о матери, оставшейся без поддержки, и о своей девушке, Келлини раскаивался. Девушка его работала портнихой и была из хорошей семьи. Ее родители и так возражали против их обручения.

— Попрошу на суде извинения у этого мошенника. Пойду на все, лишь бы меня выпустили как можно скорее. Но сделанного не воротишь. Он сам полез на рожон, а мне вся кровь бросилась в голову. Если б этого негодяя у меня не отняли, от него осталось бы мокрое место!

От Келлини Метелло впервые услышал о социализме, о равенстве, о труде, который должен оплачиваться «по количеству пролитого пота», — обо всем, что его близко касалось и о чем даже Бетто ему не рассказывал.

Девушка все пела, не умолкая. Опять наступил вечер. Карманника увели на допрос и привели обратно, а Келлини продолжал говорить.