Метелло - [13]

Так или иначе, пусть не на рынке, но Метелло должен был где-то работать.

— Выбирай себе ремесло, — сказал ему Бетто, — но выбирай такое, чтоб было по душе. Коли надевать петлю на шею, так уж лучше своими руками. Что ты умеешь делать?

Метелло ничего не умел. Разве только копать землю, пасти овец и таскать тяжести.

— Ну а какое ремесло тебе все-таки нравится?

Строительные леса в центре города и на набережных вновь пробудили в Метелло его детские мечты. Он взглянул на Бетто и ответил:

— Хочу быть каменщиком.

Устроиться на работу оказалось нетрудно: достаточно было доказать свою выносливость и согласиться на самую низкую оплату. Метелло взяли чернорабочим в строительную контору Бадолати, получившего подряд на постройку нового крыла портиков и триумфальной арки на площади Витторио-Эммануэло.

Работая по десять часов в день, Метелло получал семь чентезимо в час — больше, чем грузчик. А работа была не труднее, чем в имении, и десятник не строже, чем помещичий стражник. Метелло был молод, счастлив тем, что живет на свете, и тем, что уже навсегда, бесповоротно стал горожанином. Теперь с высоты строительных лесов, куда он взбирался с бадьей известкового раствора на плечах, ему чудилось, что он может достать рукой уже не до луны, а до купола собора Санта-Мария дель Фьоре. По вечерам, после ужина, они с Бетто усаживались за столик в остерии, или друг против друга верхом на парапете набережной, или же на скамье в саду Серристори — только не дома, где нужно было жечь свечу, — и Бетто учил его читать и писать. Вскоре Метелло умел уже расписаться, нацарапать пару строк своим в Бельгию и мог повторить на память большой отрывок из служившей ему букварем книги Франческо Пецци о событиях 1879 года. А ночью, если Бетто не приходил к тому времени, как церковные часы били два, Метелло одевался и шел в сад Серристори, где подбирал своего друга, сраженного алкоголем. Во время припадка Бетто часто разбивался в кровь, и тогда Метелло взваливал его на плечи и тащил домой.

Но однажды ночью Бетто не оказалось среди клумб сада. И сколько Метелло ни искал, он нигде не мог его найти; не было Бетто и в полиции. С тех пор никто ничего о нем не слышал, он исчез бесследно. Это случилось в конце сентября 1890 года.

На другой день после исчезновения Бетто Метелло стал настоящим итальянцем и настоящим мужчиной: еще до того, как его внесли в избирательные списки городского управления, он попал в списки полиции. Прожив недолгое время в городе среди рабочих и ремесленников, этот крестьянский парень уже отлично понимал, какой опасности он подвергается, идя в полицию справиться о своем друге Бетто. Метелло был еще молод, но его многому научил опыт старшего поколения. Однако никто из работавших с Бетто на рынке или живших с ним в одном районе пальцем не пошевельнул, чтобы ему помочь.

— Этот пьяница Бетто, верно, нализался, да и свалился в Арно. А если не утонул, значит попал в тюрьму. Ему не впервой! Рано или поздно вернется, если жив.

— К тому же плакать о нем некому!

Не плакал и Метелло. Он никогда не плакал, даже в детстве, как бы сильно ни ушибался, как бы больно ни избивали его подпаски или стражник. Он только испытывал чувство обиды, да и то ненадолго: будто что-то сжимавшее его горло понемногу ослабевало и дышать становилось легче. Но теперь ком в горле не проходил Бетто приютил и накормил его, научил читать и писать, был единственным его другом. И Метелло любил его. Любил совсем не так, как Тинаи, маму Изолину и, уж конечно, Олиндо. Любовь к ним никогда не причиняла ему страданий, даже когда он расставался с ними. Теперь же, при мысли о Бетто, он страдал.

Если его друг попал в тюрьму, Метелло будет носить ему передачи. Он начистил ботинки, пригладил волосы, застегнул куртку на все пуговицы и, держа шапку в руке, отправился в полицию. Не успел он переступить порог, как навстречу ему вышел дежурный полицейский.

— Я друг Бетто.

— Чей друг?

— Друг Учителя.

— Проходи!

Метелло продержали в полиции два дня. На время следствия его не отправили в тюрьму Мурате только потому, что он был несовершеннолетний и приводов за ним не числилось. Но уже при первом допросе, заставив Метелло рассказать о себе, о том, какое отношение он имеет к Бетто и почему его разыскивает, полицейский комиссар сказал:

— Учителя нет ни в Мурате, ни в других тюрьмах. Если он действительно утонул, труп его рано или поздно будет обнаружен. А ты забудь о нем. Понятно?

Почему он должен забыть? Казалось, комиссар знал о Бетто гораздо больше, но не хотел сказать.

— Давай-ка лучше поговорим о тебе. Кем был твой отец?

— Он добывал песок со дна Арно и тоже утонул. На самом деле утонул.

— Так… — сказал комиссар. — Все ясно!

Что ему ясно? Метелло говорил правду, ничего не утаивая.

— Ты еще молод, у тебя вся жизнь впереди. Ты знаешь, куда ведет дорога, по которой шли твой отец, Учитель и им подобные? На дно Арно или в тюрьму, а потом на каторгу в Портолонгоне. Смотри мне в глаза! — приказал он. — Теперь ты понял?

Это был очень смуглый человек с черными волнистыми волосами, разделенными посередине пробором. Он говорил отеческим тоном, но так явно пытался запугать Метелло, что тот это понял и не испытывал ни малейшего страха. Он только старался избегать пронзительного взгляда черных глаз комиссара, который смущал его. Над головой чиновника висели два портрета. К тому времени Метелло уже научился узнавать их — портрет покойного короля Виктора-Эммануила и портрет короля Умберто, у которого волосы не вились и не было острой бородки, как у Виктора-Эммануила, но зато усы были длиннее. В Сан-Никколо об этих королях говорили: «Хрен редьки не слаще». Между двумя портретами на темной стене, покрытой пятнами сырости, сохранились очертания креста, как будто там еще недавно висело распятие; а может быть, этот крест был просто нарисован желтой краской, которая уже успела выгореть.