Меморандум - [4]

— Хорошо, — сказал я. — А можно еще одну или две? Чтобы на всю неделю хватило.

— Конечно, бери, что хочешь. Только сначала «Посланника» прочти. Ладно?

— Ладно, ладно, — отозвался я рассеянно, увлеченный разглядыванием ярких обложек и корешков.

— Да ты послушай, Боря! — Матушка открыла книгу, полистала. — Ага, вот.

Вот она сверкает и переливается золотом чаша-Потир — мне туда, скрестив руки на груди; мне туда, по узкой дорожке в Небеса; туда, где Господь, позволивший растерзать Свою плоть и пролить Свою кровь, раздает Себя детям: «Приимите!» Меня окатывают волны горячей горечи и космического холода, подталкивают вперед чьи-то локти. Здесь, перед чашей с Плотью и Кровью Спасителя я в полной мере чувствую своё уродство и недостоинство, несколько раз накатывает желание сбежать и забиться в темный угол — здесь, рядом с Богом Живым, я весь как на рентгене и телом, и душой.

Только что на исповеди прошел я сквозь горячий огонь стыда, священник накрыл голову епитрахилью, произнес разрешительную молитву. Сгорели в незримом пламени благодатного огня мои грехи, одарив меня невыразимой душевной чистотой. И все же уродство при мне, болезни по-прежнему истязают, стыд опаляет — словно открытые раны от извлеченных заноз…

На левое плечо ложится рука диакона, покрывая грудь красной тканью плата, как младенца салфеткой перед едой. Я называю имя, открываю рот — и вот огненная Кровь Господа моего и сладкая Плоть сладчайшего Иисуса из золотой ложечки — «лжицы» — изливается на мой язык, в моё нутро, растекаясь горячей сладостью от корня языка — в каждую клеточку тела. Запиваю теплотой, заедаю хлебцем антидора, поднимаю глаза на образ Иисуса, что в алтаре за престолом. Он весь в белом, протягивает руки и кротко зовет: «Приидите» — и я пришел…

Из глубокой глубины моего сердца сама собой оживает и наполняет всего от макушки до пят молитва благодарности — самая чистая и высокая молитва, на которую способен христианин. Именно моя ничтожная благодарность за великий благой Дар, полученный ни за что, лишь по одному повелению Господа: «Приидите и приимите»… Именно благодарность соединяет воедино мою раздробленность, расщепление, растерзанность грехом — в нечто единое и цельное, стремящееся ввысь.

В сердце зарождается сначала тепло, чуть позже свет — он затопляет всего меня, разрывает покровы кожи и солнечным ветром изливается наружу. Под натиском мягкого сияния пронизывается насквозь и тает грубая материя, в лучах Света становятся прозрачными стены, потолок, бетонные и кирпичные дома снаружи храма. Для света Божией благодати нет преград — вот уж и горизонт растаял, и небосвод поднялся превыше небес, и земля под ногами превратилась в прозрачную твердь и мятежное время упокоилось в мирной вечности. Чистый воздух наполнился ароматами цветов, щебетаньем птиц, ангельским пением.

Передо мной медленно прошли те, кто делал и желал мне зло, но ни обида, ни желание мести, ни злопамятство — не коснулись души: мои враги врачами в белых халатах предстали в сей час, целителями душевных недугов — и отошли с миром. Следом прошли мимо те, за кого Господь велел молиться, каждый день на утреннем правиле и на кафизме — от них на меня повеяло душистым теплом благодарности. Из пронизанного золотистыми лучами беспредельного света тянулись ко мне руки святых отцов, жителей царства небесного, насельников рая, ангельские крыла. Всюду цвела, сияла, переливалась благоуханьем, согревала и животворила Любовь Бога моего.

Тремя часами раньше с тяжелым сердцем я плелся в храм. Это было совсем недавно: серое небо, серый асфальт, испуганные прохожие, шипящие уличные звуки, глухой собачий лай, взвизг потревоженного кота, ползающий по спине озноб и пятачок пространства вокруг радиусом в десять аршин.

…И вот сейчас, покинув храм, шагаю по залитой солнцем вселенной. Здесь сладко пахнет цветами, нежное птичье пение ласкает слух, прохожие почему-то все улыбаются и говорят приятное, нищие похожи на аристократов, обсуждающих театральную премьеру; кошки и собаки блаженствуют на изумрудной траве в пятнах солнечного света.

Меня со скоростью мысли переносит в те места на земле, где был счастлив. Я оказывался за столом с другом, на аллее парка с глазастой девочкой в бантах, на море с родителями, в самолете над облаками, на вершине горы в окружении белых облаков, на праздничной площади города детства, на рыбалке ранним утром у зеркального озера, на теплой крыше под яркими звездами черного южного неба.

В тот миг, когда я с величайшим Даром отошел от золотой чаши и возблагодарил Господа моего — Царство небесное сошло на землю, на землю души моей — и стал я счастлив.

С первых слов меня подхватила невидимая упругая волна и понесла по спирали выше и выше. В какой-то миг стало страшно, потом головы коснулась чья-то ласковая рука, наступил покой и всюду разлилось сияние. В рассеянных туманах света проступили чьи-то лица, руки, протяжным эхом пролились звуки… С последним словом «счастлив» я очнулся, оглянулся и произнес что-то вроде: «Сильно. Я это обязательно должен прочесть».

Только открыть любимую книгу матушки Елены в тот день так и не удалось. Я передал Люде просьбу батюшки зайти к нему, она сразу испугалась, переполошилась, накинула платок на плечи и, бросив мне через плечо: «собери огурцы для засолки, я скоро» — убежала. Я прихватил ведра и отправился к теплице. Не знаю, почему Люда испугалась? Батюшка такой умный и добрый. Матушка тоже как мать родная, переживает за меня, любую книжку мне дает бесплатно. Ладно, вернется, расскажет, о чем они там говорили.