Меланхолия - [14]

— А где же все наши?

— Все, все сейчас соберутся, мой сынок! Пойдем в ха­ту... Я заберу, я! — поспешила она наперерез сыну к под­воде, чтобы взять его вещи.

Привела сына в хату и, не зная, что делать, тут же выбе­жала во двор и стала помогать возчику приводить в поря­док телегу. Вместе с ним покатила ее под навес: возчик тянул за оглобли, а она подталкивала сзади.

Лявон видел мать в окно и на глазах своих почувствовал слезы.

Морщины, глубокие, старые, вот только тепло припадав­шие к его холодноватым щекам, стали вдруг до боли ми­лыми и дорогими. «И сколько же, сколько этих морщин в нашем несчастливом крае»,— мелькнула мысль и усилила его боль.

В сенях затопали молодые ноги, дверь резко, со скрипом, распахнулась — и показалось беловолосое, радостное и вроде бы чуток смущенное Лавринькино лицо.

Среди общего старого убожества, дорогой братишка по­казался выше прежнего и светлее всего. Чинно подошел он к Лявону и с детской еще простотой расцеловался с ним.

Вскоре снова пришла мать.

— Почему так хату запустили? — спросил у нее Лявон, глядя по сторонам, и невольно задержал взгляд на метле, валявшейся на недометенном полу.

— Как запустили? — не поняла она вначале, но тут же поправилась: — Всё за работой, некогда... Слава богу, что ты приехал, Лявоночка, теперь уж почистим.

— Не надо для меня: вообще хорошо, когда хата чи­стая, а не запущенная,— сказал он и умолк.

Сказал мягко, без возмущения, совсем не так, как в бы­лые свои приезды читал нравоучения, не успев даже переступить порог: «Почему хату запустили? Так она и сгниет без поры. А поросят надо кормить во дворе или в свинарне, а не в хате. Курица на лавке нагадила и миску разбила,— зачем пускаете кур в хату? Почему стекло не вставили? Раз­ве приятно смотреть, когда окно заткнуто разным тряпьем?»

Теперь так не сказал бы: уже нет смелости да и не ви­дит нужды... Постоял, подумал и голосом повеселее — по­сле первых, немногих слов — спросил:

— Ну как же вы все тут... живы-здоровы? Почему ни­чего не говорите?

— Все, все, сыночек мой, скажем. Вот только немного управимся... Да, тетя Марина померла...— вдруг доба­вила она.

Тетушка Марина была замужем в далекой от них де­ревне, и Лявон очень любил ее за большую доброту.

— Тети Марины уже нет?.. — с каким-то неожиданным ужасом склонился в ее сторону Лявон. Потом, посмотрев мимо людей в пустое безвестное пространство, с обидою спросил: — Почему же мне не написали, что померла?

— А не знаю, наверное, как-то забыли...

***

— Пойдем, Лявон, в сад, — пригласил Лавринька.

— Дай ты ему посидеть с дороги... в сад уже! — возразила мать.

— Нет, почему же? Пойду погляжу, какой теперь наш сад.

Лавринька побежал вперед, а Лявон задержался во дворе, где возчик кормил коня ботвой, ласково подброшенной матерью. Возчик выглядел спокойным рабочим человеком и спокойно гладил шею коню. Лявону стало стыдно за свои нервы. И тут же вялый холодок в какой-то неуловимый миг охватил его сердце: жаль было жизни, почувствовал, что крепко любит жизнь...

Когда переступал высокий порог калитки со двора в сад, возле ног с той же неудержимой радостью проскочил Буян и помчался, задрав хвост, вперед под яблоньки. Побегал там, затем замер «колом» и стал смотреть назад издали, смотреть с ожиданием, что делает и куда направляется гость.

Гость медленно шел узкой сырой тропинкой с прилипшими и втоптанными в землю гнилыми листиками.

В саду уже было по-осеннему тоскливо. Не было уже красных маков и желтых головок подсолнечника. Миновала уже та пора, когда казалось здесь все так густо, так богато и так счастливо. И вспомнились Лявону его давнишние го­ды, когда такой вкусной была сорванная репка, которую ели они с Лавринькой пополам, когда так приятно было попробовать яблочко с каждой яблоньки. Бедным и пустым показался Лявону теперь сад. И не захотелось ему теперь пойти постоять под крышей у гумна, с дымным и пыльным от старой копоти запахом.

— Пойдем, Лавринька, в хату! — кликнул он брата.

— А груш не хочешь? — уже со спокойной радостью спросил Лавринька.— Гляди, какая спеленькая... на! — протянул ему грушу, выбравшись из малиновых кустов, где нашел ее.

— Съешь сам... Я не хочу,— сказал и пожалел, глянув в Лавринькины глаза.

— Почему не хочешь? Она спеленькая... Мы же все лето ели, а ты не ел. Ну, съешь, братец... Она вкусная.

— Ну, ладно! — взял и положил в карман.

Так и шли из сада — Лявон впереди, а Лавринька сзади.

***

— А! Вот где он расхаживает! — заговорил отец, шагая навстречу.— Здорово, здорово! — И когда целова­лись, Лявон почувствовал, что у отца изо рта пахнет вод­кой. Отец был в подпитии.— Пойдем-ка в хату, будем обе­дать. Там и сват сидит.

В хате за столом сидел сват, а у порога любопытной стайкой толпились соседские дети. Мать подавала на стол.

Лявон поздоровался со сватом, затем обошел детей и всем дал по конфетке.

— А теперь марш по домам! — скомандовал им отец. И они пошли, тощие, сопливые, бедно одетые.

— А это вам подарок! — сказал Лявон и положил па­кетик с конфетами на стол перед отцом и сватом.

— А, это сладкое матери отдай... Лавриньке... Нам бы чего-нибудь горького привез.

— Я привез...— и Лявон поставил на стол привезен­ную бутылку водки, хотя и очень не любил выпивок и пья­ных, все об этом хорошо знали.