Матрица Справедливости - [8]

Войн некоторое время не было, и старому Джону пришлось заняться хозяйством. Его таланты были совершенно бесполезны в мирное время, и он был вынужден продать часть земли, задолжал евреям, и наконец заперся в своей комнате и только требовал носить ему эль. Вскоре он умер. Джекоб и двое его старших братьев остались с долгами, с нищими и ленивыми крестьянами, с полуразрушенным домом. А тут и духовные и светские стали созывать в Святую Землю. И главное, пришел королевский указ. Всем кто идет в поход, разрешалось заложить землю, невзирая на старые закладные. На эти деньги можно было бы построить мельницу и пивоварню. Старший брат, хозяйственный и властный, но непригодный к бою из-за сухой правой руки, торжественно вручил Джекобу отцовский меч и пообещал за него молиться.

Все это Джекоб рассказал вечером, когда Эдвард накормил его, разжег костер, поднес эля и, преодолев вялое сопротивление молодого рыцаря, выбросил из мешков лишние вещи. Хозяин разомлел, расслабился и перестал притворяться бывалым воином.

На следующий день архиепископ вернулся, чуть рассеянно благословил отъезжающих на всевозможные подвиги, и крестоносная кавалькада, сопровождаемая толпой паломников, проституток, маркитантов и жуликов всех мастей, двинулась в путь, растянувшись на мили и пожирая все на своем пути.

* * *

Кабинет главного врача отделения был чист и безупречно скучен. Ничто не выдавало индивидуальности владельца. Добротный, но казенный письменный стол. Аккуратные стопки бумаг и ни единой безделушки. Ровно два стула — кабинет не преднаначался для собраний. Выключенный компьютер. Жалюзи, закрывающие вид на больничный сад. Стандартного вида дипломы на стенах, удостоверяющие, наверное, достижения во всех медицинских дисциплинах.

Врач молчал, смотрел на Мика, барабанил пальцами по столу. Он сам попросил Мика зайти к нему, а теперь, казалось, не знал как начать, и эта нерешительность не вязалась ни с кабинетом, ни с важным обликом самого доктора. «Хотите кофе?» — спросил он наконец. Мик повертел головой. Последний раз он пил кофе до аварии. Он и вкуса не помнил.

— Господин Карсон, — официально начал врач, хотя обычно называл Мика по имени. — Мы получили письмо от, — он посмотрел в официального вида бумагу, — от «Саймон, Шарф и Саймон». Это ваша страховая компания, — добавил он, встретив непонимающий взгляд Мика. — Они пишут, что в вашем состоянии не обязательно находиться в больнице. В общем, это правда. Физически вы здоровы, — почему-то почти оправдывающимся тоном продолжал врач. — Я вас выписываю в пятницу утром. Речевую терапию ваша страховка покроет. Вот направление в реабилитационный центр. Мы звонили вашей, э-э-э, бывшей невесте, — с трудом выговорил врач, — она вас встретит.

Несколькими днями позже Мик вышел на крыльцо больницы, где провел четыре года, из них почти три — в коме. Он действительно был почти здоров. Кости давно срослись. Он помнил свою жизнь вплоть до аварии, мог за собой ухаживать и ориентироваться в пространстве. Сильнее всего пострадала речь. Афазия — качали головами врачи. Он понимал, когда говорили четко, небыстро и простыми словами. Сказать же он не мог почти ничего. Он проговаривал слова про себя, и, казалось, знал, как произнести их вслух — но всякий раз получалось только мычание. Мик плохо видел и, конечно, не мог читать. Его мучали кошмары, в которых он всякий раз хотел сказать что-то очень важное — и не мог. Изобретательный сценарист в его голове придумывал все новые сюжеты — сны, похожие на явь, и оттого еще страшнее.

Врачи были осторожны в прогнозах. Я не исключаю, — говорил один из них, — что при определённых обстоятельствах, — многозначительная пауза, — речь может частично восстановиться. Бесконечные тесты утомили Мика, он стал терять надежду. Хуже всего было вспоминать о своей профессии. Он собирался преподавать литературу, а теперь не мог даже произнести свое имя.

Люси вышла замуж за считанные дни до его пробуждения. Накануне, — рассказывала сердобольная сестричка, переживавшая за них как за героев сериала, — Люси приходила, долго плакала и что-то говорила его бесчуственному телу. Это ее засохший букет Мик принял за дерево, когда очнулся. Она навещала его, хотя и нечасто — они с мужем жили где-то в Коннектикуте. Мик помнил мужа Люси — давным-давно они вместе учились. Он однажды тоже пришел в больницу, и не знал куда деть глаза.

Люси обещала на время забрать Мика к себе и помочь оформить пособие. Ему было немного неловко, но больше у него никого на свете не было. Мать умерла, пока он лежал в коме.

Стоял один из последних теплых осенних дней. Люси пока не было. Впрочем, она всегда опаздывала — вспомнил Мик не с раздражением, а с нежностью, даже с удовольствием. Ему было абсолютно некуда идти, он сел на скамейку в скверике напротив выхода и стал напряженно вглядываться вдаль, чтобы не пропустить Люси. Низкое ноябрьское солнце светило ему в глаза, он прищурился, разомлел, и через минуту задремал. Вскоре полотняный мешок с бельем и другими пожитками выпал у него из рук. Он очнулся от неясного движения воздуха под ногами, и увидел лохматого тощего негра в засаленной куртке, пытавшегося утащить мешок. У Мика неожиданно проснулись старые рефлексы — когда-то он занимался дзю-до — и он резко схватил бродягу за давно немытую руку. Тот быстро заговорил, Мик не понимал и половины, но слышал часто повторяющиеся слова «мистер», «пожалуйста» и «полиция». Мик улыбнулся. Впервые за долгое время он пожалел кого-то еще более обездоленного. Ему начинало нравится на свободе. Он отпустил руку мужчины, и порывшись в карманах, протянул ему залежавшийся с прошлой жизни квотер. Бродяга с неожиданным достоинством поклонился.