Марокко - красная земля - [34]

Час назад нас сек дождь с градом, временами глаза слепила метель. Но тучи рассеялись. Еще минута — и мы на перевале.

От изумления у нас занялся дух. У наших ног — обрывы, камни, террасы, вертикально спадающие вниз, но там — далеко-далеко в долине — не видение, не мираж, а невероятная, поразительная явь: рыжевато-желтая, безбрежная, молчаливая и грозная Сахара!..

Она раскинулась до самого Нила, текущего на другом конце континента, до тысячелетних пирамид, до каменного лика сфинкса.

Пять тысяч километров пустыни — океан песка, эрги, реки и хамады, скалистые пустыни и горы… Таинственный Хоггар — пристанище туарегов…

Простор… Простор и величие!..

— Il est beau, mon pays [26],— растроганно произнес Бу Рагим.

— Прекрасна твоя страна!..

Только когда прозвучало последнее мое слово, я вдруг понял, что ответил по-польски.

Мы молчали.

Вот солнце коснулось далекого горизонта. Упирающаяся в небеса стена Атласа отбрасывала гигантских размеров тень, которая, все удлиняясь, постепенно наплывала на безграничную пустыню, пока не покрыла всю ее сумраком. Солнце быстро угасало. Только немногие горные вершины еще розовели в его меркнущих лучах.

Я повернулся к Бу Рагиму. Коленопреклоненный, он бил поклоны.

— Аллах!.. Аллах акбар!.. Аллах акбар бисмиллах!.. Солнечный заход — время молитвы. А там — за океаном песка, за безбрежной пустыней — там Мекка, там могила пророка, там драгоценнейшее сокровище ислама — посланный с неба на землю святой камень Кааба.

Мрак покрыл все.

На небе блеснули первые звезды.

В БЛЕДЕ

Блед на языке марокканцев — понятие довольно растяжимое. Оно означает и внутренние области страны, и провинцию, и пустоши — словом, все, кроме городов и гор.

Жители бледа — это прежде всего кочевники, скотоводы, мелкие крестьяне, ремесленники в маленьких селениях, — народ Марокко в самом широком смысле этого слова.

Прежде чем я проделал много сотен километров по бледу пешком, на муле, на верблюде, иногда на осле или — уже совсем прозаически — в автомобиле, мне случалось видеть этих людей в горах, особенно в Маракеше на знаменитой площади Джемаа аль-фна, на ярмарках и, наконец. в лабиринте улочек этой столицы пустыни. Они несли или везли на продажу на верблюдах, а чаще на ослах плоды земли, овчины, вели домашних животных, а покупали необходимые им городские изделия — металлические, стеклянные, текстильные — и обязательно соль.

Если в марокканских городах — я не говорю о европейских районах, где живут французы, — есть известные элементы европейской культуры: асфальтированные улицы, телеграф, телефон, реже — радио, автомобили, автобусы, то провинция осталась такой, какой была столетия назад. Ее почти не коснулась цивилизация XX в.

"Европеизация" народа Марокко, городской и сельской бедноты сводится в принципе к распространению, и притом повсеместному, трех предметов. Одним из них пользуются мужчины, другим — женщины, третьим — и те, и другие. Это велосипед, там, конечно, где на нем можно ездить (чудесное изобретение — движется быстрее осла, кормить его не нужно, погонять тоже, что представляет собой немалое удобство); ручная швейная машина (как она ускоряет работу!) и патефон!

Марокканцы очень любят музыку и пение. Но далеко не каждый красиво поет и не каждый может нанять музыкантов. А патефон — волшебная машинка, стоит ее один раз купить, и она будет играть годами. На пластинках записаны, конечно, только арабские или берберские мелодии. Европейские песни и музыка здесь непонятны и считаются варварством.

В Маракеше я побывал у европейского инженера Б. У него собственный дом и большая ремонтная мастерская. Дела его шли хорошо. В комнате рядами стояли швейные машины, штук пятнадцать радиоприемников (принадлежавших европейским клиентам), патефоны и пара велосипедов.

При мне пришла женщина из бледа и принесла на голове швейную машину, под которую был подложен тряпичный валик.

Смущенно и робко она попросила отремонтировать машину.

— Поставь и приходи через шесть недель, — коротко ответил инженер.

Женщина покорно согласилась. Не торгуясь, она спросила, сколько нужно принести денег.

Я вмешался в разговор и поинтересовался, откуда она пришла. Оказывается, она девять дней шла пешком. Девять дней пешком с машиной на голове!

Я стал просить инженера сжалиться над ней и немедленно исправить машину.

— Дорогой мой, это для вас я — инженер. Для нее же я — марабут, только европейский, потому-то я и должен оберегать свое достоинство, как и подобает марабуту. А кроме того, видите, сколько машин здесь дожидается. Очередь!

— Но она так долго шла!

— Девять дней — это долго? Некоторые приходят из самой Сахары.

— Но вы все же пожалейте ее, — настаивал я.

— Простите, но, как известно, христиане из далеких стран, со всего мира, сходятся в Лурд [27] в надежде на то, что произойдет чудо и они выздоровеют. У меня тоже творятся чудеса, в их понимании, — добавил он немного смущенно.

— Бросьте вы эти "чудеса". Лопнула какая-нибудь пружина или попросту машина засорилась. Ведь песку здесь предостаточно! Нужно разобрать, прочистить и смазать. Вот и все, — возразил я.

— Легко сказать: "бросьте чудеса". Вы только поглядите, ведь почти каждая машина уже побывала в руках колдуна.