В 1928 году я жил на юге в небольшом провинциальном городе, где я и родился и оканчивал среднюю школу. Все свободное время я отдавал работе в пионерском отряде. Учиться в школе интересно, но к еще интереснее было в отряде. Годы нашего детства к были наполнены массой событий, в которых мы иногда принимали посильное участие.
Как сейчас помню шумные сборы отряда, эстафеты, горячие деловые прения по любым вопросам.
Школа в это время только заканчивала трудный и к болезненный процесс становления. В поисках были испробованы почти все методы обучения: комплексной, кабинетной и групповой методики. Все это сильно отражалось на наших знаниях. Мы видели, что и сами преподаватели часто теряли «линию» в обучении. Частенько из учительской доносились до нас не менее горячие прения, чем на сборах нашего отряда.
То, что недодавала школа, пополняла работа в отряде, клубе.
Мы росли, превращались в юношей. Иногда в школе этого не замечали, и казалось, что совершенно неожиданно ученик девятого класса становился более политически зрелым, чем директор школы или преподаватель.
Учительская по этому поводу сначала «ершилась», потом сдавала свои позиции, и этот ученик становился фактически во главе школы, будучи избран председателем учкома. Говорили тогда: «Учком постановил» или «Учком вынес решение». Учительская отходила на второстепенный план, с трудом оставляя за собой почти чисто консультативные функции.
Жизнь школьника в те времена разбивалась на две части: учеба и, как тогда говорили, «общественная работа» — наиболее увлекательная, живая и полнокровная часть жизни.
К общественной работе относилось все, что выходило за стены класса или очередного «кабинета». Это был учком, клуб, пионерский отряд, комсомол и все уличные магистрали, связывающие нашу деятельность в одно шумное и интересное детство.
Однажды в окне редакции провинциальной газеты появился черный транспарант. Он гласил о том, что далеко на севере, там, где троечники географии считали конец земли, на каком-то совершенно непонятном дрейфующем льду произошла катастрофа почти сказочного, известного нам только по журналам «Мир приключений» и «Всемирный следопыт» воздушного корабля.
Сводки о розыске экипажа дирижабля «Италия», о ледовых походах «Красина» и полетах летчиков Бабушкина и Чухновского читались нами ежедневно как самый интересный приключенческий роман. У окна редакции мы могли простаивать часами, жадно впитывая в себя необычные термины, слова и образы. Простое теперь слово «радиограмма» тогда воспринималось с острым и интересным любопытством.
Юность брала свое. Романтика гражданской войны оставалась где-то позади, учеба в школе подходила к концу, а пионерский отряд все же не мог дать того: увлечения, которое давали насыщенные героизмом и романтикой тревожные сводки о розыске затерянных в Арктике групп, неудачных исследователей Мариано. Нобиле, о таинственной гибели Финна Мальмгрена, о трудностях работы в Арктике, ее неприступности и обо всем, что могло увлечь юношу в его девятнадцатый год жизни.
И вот здесь, у окна редакции газеты, я полюбил Арктику. Я еще не понимал, что это такое, но полюбил ее всей своей юношеской душой и решил стать полярником. Здесь я должен оговориться, что возможностей для деятельности полярника у меня было не так уж много.
Несчастный случай, происшедший в детстве, исковеркал мне ногу, и это осталось на всю жизнь. Только глубокое увлечение героическими делами советских людей заставило меня перебороть недуг, тренировать себя и почти исправить его.
И вот в 1932 году я впервые увидел Арктику на самой северо-восточной оконечности нашего материка, в Беринговом проливе у мыса Дежнева.
Наша «Юанта» — фрахтованный Китайский пароход — не рискнула заходить в лед Берингова пролива, представлявший для корпуса старого транспортного судна слишком большую и реальную угрозу. Было решено выгружаться с южной стороны мыса Дежнева, где у самого его основания изгибом берега образована маленькая бухта, носящая наименование «Пеек». На отмелом берегу бухты виднелись несколько яранг маленького чукотского селения, два домика фактории и построенный из гофрированного железа склад.
Весь берег бухты опоясывался выброшенными на отмели льдинами, которые, как хлопья белоснежной пены, удивительно гармонично сочетались с желтым песком, зеленеющей тундрой и серо-коричневыми скалами.
Прохладный, пахнущий водорослями воздух и величавая тишина, только иногда нарушаемая плачущими криками чаек, были незабываемы. Я стоял на палубе и впитывал в себя всю необычную и суровую прелесть окружающего и еще не изведанного моря. Это была Арктика, вернее ворота в нее.
Первый год моей зимовки выдался трудным. Теперь, спустя 26 лет, после многих других зимовок и экспедиций, после работы на дрейфующих станциях «Северный полюс-2» и «Северный полюс-3», вглядываясь в прошлое и вспоминая фанерные домики нашей Дежневской обсерватории, насквозь пропахшие дымом самодельных печей и по самые трубы занесенные снегом, полный отрыв от Большой Земли и отсутствие почти всякой почты от родных и близких, сложность общения с местным на» селением, — могу с уверенностью сказать, что это был год наиболее трудный в жизни полярника, но и наиболее насыщенный приобретением разнообразнейшего опыта, который ложился в основу сложной профессии полярника.