Северные рассказы - [3]

Однако вернемся к мысу Дежнева. Очень любопытно было мое знакомство с чукотским языком.

С первых же дней жизни у мыса Дежнева я завел записную книжку, в которую вписывал чукотские слова. При малейшем подходящем случае странички этой книжки пополнялись новыми словами с русским переводом. У нас в обсерватории уборщицей работала чукчанка Вакатваль, она оказалась на редкость разговорчивой собеседницей, и вскоре мой лексикон стал пополняться новыми словами. Наконец, я почувствовал, что могу блеснуть знанием чукотского языка.

Случай представился неожиданно и на мой взгляд исключительно благоприятный.

Был конец короткого чукотского лета. Перелетная птица заканчивала свой отлет; ночами на море появлялись полоски ледяного «сала», льдины, стоящие близ берега на мели, уже были так источены волнами, что напоминали кружева. Моржи, разбившись на отдельные мелкие группы, паслись на мелководьях. В один из ясных и тихих дней бригада охотников пригласила меня принять участие в охоте на моржей. Это была столь большая честь, что я сломя голову кинулся домой экипироваться.

Записная книжка со словарем заняла одно из главных мест в моем сложном снаряжении охотника-дилетанта. Тут был винчестер 30×30, патронташ, бинокль, нож, кабинетный фотоаппарат 13×18 со штативом в множество не менее важных предметов охоты.

Незабываемый образ «Тартарена из Тараскона», без сомнения, мерк в сравнении с моим импозантным видом.

В разгар охоты, когда после нескольких неудачных попыток, наконец, один морж был загарпунен, я решил блеснуть знанием языка. Вытащить из кармана записную книжку, перелистать ее и подобрать подходящую случаю фразу было делом нескольких минут.

«Аамын Меченки плагну тагам!» — и я с гордостью, присущей моим молодым годам, взираю на охотников. Каково же было мое изумление, когда все сидящие в байдарке так и повалились от хохота. Я лихорадочно листал свой злополучный словарь, бросал отрывистые фразы, которые приводили моих спутников в совершенный восторг. Думая, что я недостаточно внятно произношу те или иные слова, я старался выговаривать их особенно тщательно, чем еще больше увеличивал веселость всех охотников. Только когда я замолчал и утихли пароксизмы смеха, мне объяснили, что я разговаривал в основном на женском языке или на смеси мужского и женского языков. Мои спутники оказались в положении зрителей своеобразного театра, когда один персонаж ведет диалог за двоих.

Так я узнал, что в чукотском языке заметно различаются мужское и женское произношение, женский говор — цокающий.

Понятно, что мой, столь тщательно собираемый словарь оказался в самом дальнем углу письменного стола, во еще долго после этого стоило мне открыть рот, как у моих слушателей округлялись глаза в ожидании столь любимого всеми народами искреннего смеха.

Постепенно мы обжились на песчаной косе, отделяющей лагуну от моря. Между домиками нашей обсерватории и ярангами чукотского селения протянулась не задуваемая никакими пургами, хорошо протоптанная тропинка. За зиму мы все оделись в пыжиковые кухлянки с хорошо исполненными анораками, плекты и малахаи. Наши соседи в свою очередь щеголяли в галстуках, пиджаках и даже бог весть в каких очках.

Программу своих научных наблюдений мы выполняли с энтузиазмом и неуклонно.

Бытовые неустройства и даже тяжести жизни мы терпеливо переносили, сознавая, что в Арктике так в должно быть. Домики нашей собственной сборки совершенно не держали тепла. Это были щитовые конструкции, из которых после сборки получалось что-то вроде чукотской яранги, состоящей из 66 секций. Каждая секция соединялась с соседней без всякого паза, просто в упор.

После сборки все 66 щелей полагалось конопатить, но почему-то оказалось, что при этом щель соседняя с обрабатываемой неуклонно расширялась, и это противодействие было строго пропорционально прилагаемым усилиям.

Холодная и пуржливая зима Чукотского полуострова застала нас с конопатками и киянками в руках. Пришлось бросить этот поистине «мартышкин труд» и отдать себя на волю судьбы.

Здесь необходимо сказать, что никаких строительных материалов, которыми можно было закрыть щели, у нас не было.

Результаты своих трудов мы ощутили в первые же дни зимы. В домиках установилась вполне «устойчивая» температура в пределах от +20 до -19 градусов. Живительное тепло поддерживало наш комфорт, когда топилась печь. Все остальное время мы либо стряхивали иней со своих постелей, либо сметали кучки мелкозернистого снега то с письменных столов, то с пола, в зависимости от направления ветра.

Большую услугу нам принесла обычная для Чукотского полуострова устойчивая метель.

Чукчи шутят так. Спрашиваешь: «Часто у вас бывает пурга?»— «Уяльх— уяльх? Коо!» (пурга, нет, не часто! два-три раза за зиму, но каждый раз по одной луне).

И действительно. Пурга нас донимала каждый раз по две-три недели кряду. Уже после первой пурги в домиках, занесенных снегом до половины, стало теплее. Следующая пурга оставила на поверхности только трубы наших импровизированных печей, и мы уже не страдали от изнуряющего холода, но зато жили в сырости и задыхались в атмосфере скученного жилья.