Марокко - красная земля - [35]

Я присмотрелся к машинам. На каждой — без исключения — висели на шнурочках какие-то раковинки, камешки, щепки (наверное, от священного дерева)…

— Прежде чем попасть ко мне, испорченная машина побывает у марабута. Он колдует, колдует, пока окончательно ее не испортит. Тогда он заявляет, что чары этих проклятых руми сильнее его мусульманских чар. Нужно идти к европейскому марабуту. И тогда — только тогда! — обращаются ко мне. А вам хочется, чтобы я тут же, может еще в присутствии женщины, разобрал машинку, почистил, исправил… А где же чары — я должен оберегать свое достоинство!

— Уважение, и не только к себе, но и ко всей европейской цивилизации, вы завоюете лишь в том случае, если без всяких чудес исправите машину в присутствии берберки, указав при этом, что чары — это ерунда и суеверие.

Женщина стояла молча, испуганная взволнованными голосами двух руми, размахивающих руками над ее машиной.

— Так я приду через шесть недель, — тихо сказала она и вышла.

— Слама… — добавила она на пороге.

— Слама… — ответили мы одновременно.

Вечером, когда стемнело, я пошел в кино, под открытым небом, конечно, ибо кто же может высидеть в зале, похожем на парную баню?

Был четверг, а следовательно, базарный день, когда наплыв людей из провинции особенно велик.

Демонстрировали фильм об экспедиции в джунгли. Зрители живо реагировали восклицаниями и вздохами на все перипетии в жизни охотников. В одном из эпизодов герой фильма, раненый, ползет через полянку в джунглях. Вдруг из зарослей появляется тигр. Он крадется, готовится к прыжку… Внезапно по рядам прошел какой-то странный шорох, мои соседи как бы припали к земле. Неужели их испугал вид тигра на экране?

Но что это?! Все повскакали со своих мест, в экран посыпался град камней, песка, палок, и он в мгновение ока превратился в клочья.

Так люди бледа реагировали на то, что человеку угрожал дикий зверь.

Зажегся свет. Конец фильму! Билетеры начали было ругать зрителей, но разгоряченные лица, блестящие глаза и руки, сжимавшие кумии, были слишком выразительны.

Мой сосед, скорее всего какой-нибудь талиб, в феске и европейских брюках под джеллабой, счел необходимым заявить мне по-французски:

— Дикари из бледа! Испортили зрелище!..

— Неужели вы полагаете, что мне жаль пяти франков, заплаченных за билет? — спросил я. — Они великолепны, ваши соотечественники. Каким человечным и непосредственным был их порыв, как горячо вступилась они за чужого им человека! Такое зрелище стоит больше пяти франков.

Талиб — не убежденный мною — пожал плечами.

Он наверняка чувствовал себя более "европейцем", чем я.

* * *

Шли дни, недели, месяцы…

Позади остались люди и красочные города, позади — Атлас, касающийся вершинами небес, горные дуары, могучие касбы каидов, подлинных владык гор, позади — снега и кедры, шумящие потоки.

Если оглянуться, вдали виднеется гигантская стена — гряда Атласа, но если бросить взгляд на восток или на юг, он теряется в безграничном пространстве бледа.

А где же начинается Сахара?

Нет никакой четкой границы между хоть сколько-нибудь заселенным бледом и безводной безлюдной Сахарой. Нет четкой границы между Марокко и Алжиром. Такая граница есть только на карте.

У подножия Атласа довольно часто встречаются селения, потому что потоки несут с гор воду; здесь обрабатывают землю, сеют хлеб, кукурузу, разводят скот, выращивают оливки и финики…

Чем дальше на восток или на юг, тем пустыннее становится пейзаж, тем меньше воды и тем сильнее чувствуется горячее дыхание Сахары.

Иногда мне попадалась на пути нищая, вылепленная из красной земли деревенька: несколько десятков пальм, источник, немного скота.

В горах приходилось составлять маршрут от дуара к дуару. а в пустыне я шел от источника к источнику. Там, где нет воды, нет ни людей, ни животных, ни пальм, ни травы, только жестокое убийственное солнце и смерть.

Иногда в тех местах, где была хоть какая-нибудь растительность, я встречал одинокую хижину кочевника. Случалось мне отдыхать и в химе — каменной или глинобитной хате с похожей на стог соломенной крышей, и в военном лагере. Здесь были расположены только части Иностранного легиона.

Еще несколько лет назад в этой местности происходили бои, и я бреду по так называемой незамиренной зоне под собственную ответственность, подписав заявление о том, что семья моя не будет предъявлять претензий, если я погибну. В левом кармане у меня письмо от французских властей, в правом — из султанской канцелярии. В зависимости от обстоятельств я лезу то в правый, то в левый карман. Иду я спокойно и чувствую себя в безопасности. Для каждого у меня — раскрытая ладонь и святое слово "слама". Мое единственное оружие — морской финский нож. Богатства у меня нет, я несу с собой фотографический аппарат, компас, немного денег, в ранце — пищу и воду. Вода — это главное!

Однажды, измученный жаждой, я выпил больше, чем имел право. Моя карта говорила, что в двух километрах от того места течет уэд. Я свернул с пути и почти без сил добрался до него. Уэд был, но воды в нем не было! На дне — высушенный солнцем, без единой капли влаги песок. На берегу — несколько жалких пальм. Такими бывают реки пустыни!