Марк, выходи! - [65]
– На гаражи надо залезть, – сказал Диман. – Оттуда краской можно запустить. И видно все лучше.
Да, нам не терпелось попробовать наши пращи в деле. Мы полезли на гаражи. Гаражи возле нашего дома почти все были металлические. Здесь же, у Лётки, они были кирпичные, с большими плоскими крышами. На крышах везде лежал рубероид. Он весь был очень старым и отваливался кусками. Ступать надо было осторожно, чтобы не споткнуться.
Диман первым полез на гараж. Он наступил на замок на двери, ухватился руками за крышу и подтянулся. Что было потом, я понял не сразу, потому что смотрел в другую сторону. Диман что-то крикнул, отцепил руки от крыши и шлепнулся на землю. Он схватился за лицо и откатился в сторону. Рядом с Диманом лежала дымная стрела.
– Краской уродов! – крикнул Санек, вытащил из кармана пакет и бросил его на крышу гаража.
Я сделал точно так же. Без всякой пращи. Раскручивать ее времени не было. Потом мы запустили еще по пакету. В нас полетела стрела, другая, но мимо.
– Вы совсем дебилы, что ли? – раздался голос с крыши. – Я как это все отмывать буду?
Наверху мы увидели двух пацанов с луками. У одного была заляпана краской штанина, а другому досталось прямо в лицо. «Мадридцы», похоже, хотели выйти из боя и спуститься с гаража, но мы с Саньком решили мстить за Димана. В «мадридцев» полетели еще два пакета – мимо, и еще два – в грудь и в голову. Пацаны начали орать и материться. Они отбежали от края гаража, так чтобы мы их не видели.
– Отмоются, – сказал Санек и подошел к Диману.
Диману попало хорошо. Стрела прилетела ему прямо в середину лба и оставила черную отметину от горелой изоленты. Будут и ожог, и ссадина. Да и с гаража Диман мощно грохнулся. Санек послюнявил палец и оттер брату сажу со лба.
– Домой теперь дуй, – сказал он Диману. – Йодом надо.
– Да я нормально, – сказал Диман, вскочил на ноги и начал отряхиваться. – Не больно даже.
– У тебя рожу кровью зальет сейчас, – сказал Санек.
Диман дотронулся рукой до лба. Там чуть-чуть сочилась кровь. Сам лоб покраснел.
– Фигня, – сказал Диман.
– Дебил! Заражение крови будет.
– Да не гони, – ответил Диман, но, кажется, испугался. Все пацаны боялись лома на дне Урала и заражения крови.
– Да сам подумай. У тебя кровь сейчас с горелой изолентой смешивается. Точно заражение будет.
– Ладно. Пойду йодом смажу, – сказал Диман и побежал домой.
Мы с Саньком огляделись. Два пацана из «Мадрида», которых мы извозили в красной краске, уже куда-то исчезли. Мы снова полезли на крышу. Санек – первым, затем я передал ему наши щиты из мешков, а уж потом вскарабкался сам.
На крыше никого не было. Даже странно: шестьдесят пацанов воюют, а никого нет. Вот только двоих встретили. Санек проверил карманы. У него остался лишь один пакет с краской, и у меня тоже один. По выстрелу. Потом мы спрячем куда-нибудь наши пращи и перейдем на рогатки.
Мы развернули наши щиты и осторожно пошли по гаражам. Иногда приходилось прыгать с одного на другой, но это было для нас легко. Расстояние между гаражами возле Лётки было совсем маленькое. Вот возле «Мадрида» – фиг перепрыгнешь. Голоса и крики пацанов становились ближе. Похоже, что совсем рядом с Лёткой шел бой. Мы с Саньком побежали туда.
На гаражных крышах было полно всякого барахла. Кажется, взрослым было лень тащить свои вещи на свалки, и они просто закидывали их наверх. Колеса, масляные тряпки, какие-то железки от машин и аккумуляторы. О, тут валялось очень много аккумуляторов! Как только сил хватило их сюда забросить? Аккумулятор-то – штука неподъемная.
Мы подошли по гаражам поближе к Лётке и увидели, как наши старшаки вперемешку с малышами отстреливались от «Мадрида». Вокруг что-то дымилось. Иногда мелькали перебегавшие от гаража к гаражу пацаны. Мы с Саньком наугад запустили нашу последнюю краску в сторону «мадридцев», но ни в кого не попали, а только заляпали чей-то гараж. Мы оставили пращи на гараже и взялись за рогатки. У Санька на руке были электронные часы, и я спросил его, сколько времени. Десять минут восьмого. А кажется, что воюем мы уже час или два.
Дело не двигалось. Мы с Саньком выпустили по паре шпонок, но без успеха. За гаражом раздался хриплый крик Костика: «Вперед, шпана! Не хрена сидеть!», – и наши пацаны побежали вперед. В ответ им вылетела пара стрел, но мимо. На бегу пацаны зажимали носы. Кто-то успел бросить вонючую дымовуху.
Санек быстро глянул на меня, сделал два шага назад, разбежался и прыгнул с гаража. Ясное дело, если все бегут в атаку, то ты тоже должен бежать. Когда все вместе, то можно и победить. И тогда сразу можно бежать в Лётку на клёк. А по одному нас всех перестреляют, только будет это медленно и неинтересно. Да и на клёк я не успею, если все будет медленно на этой войне. И хрен с Арсеном помирюсь. И Вера, наверное, обидится. Санек прав: надо прыгать и бежать.
Почему-то мне вспомнилась Машка с нашего двора. Сначала Вера, а потом Машка. Кто из них круче? Машка, конечно. Но Вера – она хорошая. Не крутая, как Машка, но она как друг. И с ней весело. А Машка… она… ну не знаю, короче.
Я сделал три шага назад для разбега, чтобы прыгнуть с гаража вслед за Саньком. Санек оглянулся на меня с земли, махнул мне рукой и побежал вперед.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.