Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [188]
Живут Ефимовы в Москве в трех комнатах с передней и кухней, в огромном афремовском московском доме у Красных ворот[614]. В комнатах набито битком до непроворота и до невозможности убрать и просто разместить — старинная мебель, портреты, скульптура, картины, рисунки, великое множество всяких удивительных чудесных вещей. Дом чудес. Недавно Анна Семеновна Голубкина (скульптор, друг их семьи, очень старая женщина) грозно критиковала (кричала попросту, сердилась) — неустроение их жилища. Хочет заставить их переставить вещи удобнее, придать комнатке жилой вид.
Два раза в месяц Ефимовы ездят в Сергиево. Оба они читают лекции по искусству в Педагогическом Институте в Сергиеве. Приезжают, конечно, не для лекции (хотя эти лекции и дают им «социальное положение»), но главным образом — в снега, леса с этой противной Мясницкой улицы, из Москвы. Останавливаются они у Фаворских-Дервиз, бывают у Флоренских и у нас. И в лесах, и в снегах, конечно.
Утром сегодня Вавочка уехала в Москву на несколько дней.
Во время литургии на паперти подростки так расшумелись, что мешали молящимся. Вчера во время всенощной перед выносом креста, среди песнопений вдруг раздался хохот и визг. Монахи не оглянулись. А вся эта молодежь не со зла, не для насмешки, а так просто. И не знают, что эти дни — последние дни этого монастыря[615] и храма.
Старый, серебряный, прозрачный монах в широком длинном плаще с паперти принес к подножию Царских врат младенца Марию в пестром лоскутном одеяльце. Положил девочку на пол. Мать подняла ее. Крестом старец благословил дитя. У матери тихое светлое бабье лицо, плавные материнские движения.
После гневного усмирения подростков на паперти (молча, бледнея, посмотрела на них всех, и они почему-то убежали, притихли) в церкви потихоньку заплакала. А потом стало легко. Ни о чем не просила, и ни о ком не думала. Только слушала богослужение и как бы уже не ушами слушала, а сердцем.
Во время вечерни (утренней праздничной толпы не было уже) богослужение стройно выпрямилось, углубилось, поднялось ввысь. И как бы пришел «Свет тихий». Как тяжко и трудно, вероятно, монахам выносить праздничную шумную толпу молящихся. Молодежь (девушки особенно) ходят гуртами, стадами. Как наводнение.
Исповедовалась у отца Иннокентия. «Люблю все земное, как язычница, а на то, что не люблю, не хватает терпения». Исповедь длилась не более пяти минут. Но была полнота и глубина исповеди. Отец Иннокентий глубоко заглянул в глаза (казалось, что он видит душу мою, и понял все). Ласково притронулся ко лбу и, не касаясь волос, как бы погладил по голове, благословил: «Сохрани Бог твое чистое сердце».
Вечером Наташа, Павлик и Серафим уехали домой и в келейке гостиницы я одна. Как хорошо здесь. Тихая вечерня в почти пустой церкви Акафист Божьей Матери. Как и год тому назад, когда я была здесь с Валей — молитвенное молчание во время «Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй меня грешного». Молчание, наполненное пламенным неотступным молением. Тишина, глубина, экстатическая сила. Слышен шелест одежд шевельнувшегося монаха, каждое движение предстоящих. После трех раз молитвы в молчании Иисусу Христу, была такая же молитва «Владычица моя, Пресвятая Богородица, помилуй мя грешнаго». Каждому такому молчанию (минут в пять) предшествует тридцатикратная молитва вслух: «Господи, Боже, помилуй нас». Одновременно — тридцать знаков креста и тридцать поясных поклонов. Это показалось мне несколько даже страшным, — экстатичность движений и голоса мне показалась более внешней и менее глубокой (менее выразительной?), чем следующее за ней молчание. Она подготавливает к молитве в молчании.
И после в темной уже церкви, освещенной одной свечой и одной лампадой, панихида об умершем игумене Германе. Тихие дружные чистые молодые женские голоса, серебряный монах в широких черных одеждах, заупокойные напевы, ладан.
Год тому назад с Валей под Успение и с девочками после Рождества с Таней — каждый раз в Зосимовой Пустыни замечала тонко изваянное одухотворенное лицо высокого монаха-священника. Кажется, его тяготит многолюдство и внимание женщин. В этот приезд я заметила, что он очень похудел, устал, а может быть, болен или перенес болезнь. Лицо стало прозрачным, недолгие чтения по книге, видимо, стоят ему усилия.
