Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [186]

17 февраля. У Флоренских

Была игра в коллективное рисование, рисовали головы и загибали листок бумаги, и передавали его соседу по кругу. Рисовалось туловище, и опять передавался соседу, также и ноги. В игре участвовали все. Отец Павел читал об именах: Александр, Александра, София, Василий. Отец Павел задал себе урок — в неделю писать о двух именах[608]. У. поразило имя Алексей в отражении отца Павла. Он узнал в нем портрет друга своего Алексея Тольского, давно умершего. Отец Павел не знал его. Анна Михайловна сидела на подушке у ног отца Павла. «Очень хорошо». Елена Владимировна в маске кошки была домашней кошечкой, паинькой. А когда эту же маску надел отец Павел, получилась дикая кошка, не безопасная, а может быть, и дикий конь. Были еще — Мария Федоровна, Софья Владимировна, Мария Владимировна, Софья Ивановна, Таня Розанова, Т-ва.

18 февраля Прощеный день.

У обедни в Пятницкой церкви. Мария Федоровна проводила меня до переезда, рассказала о том же вечере у Флоренского. «Я боялась идти к Флоренскому. Я ведь вообще боюсь отца Павла, и для храбрости пошла с Софьей Владимировной. Сережа приехал из Москвы поздно, но все-таки собрался к отцу Павлу, но, встретив нас на дороге от Флоренского, вернулся домой (очень устал).

Отворил дверь отец Павел. Мы пришли довольно рано. В столовой была Софья Ивановна со всеми детьми. Анна Михайловна одевалась (она сама стряпала, так как у Надежды Петровны, ее матери[609], болел палец). Отец Павел был очень приветлив, но не очень знал, что с нами делать. На все звонки выходил сам отворять двери. Потом пришла Мария Владимировна Фаворская с сестрой (я не знала ее раньше, Софья Владимировна сказала, что она, кажется, жена Ивана Семеновича? — это не верно?). Елена Владимировна была в кошачьей маске, и маска и одежда были очень подходящи и красивы. Как только она вошла и поставила на стол торжественный пирог и приветливо мяукнула, тут дети с ее приходом все как-то оживились — и дети и взрослые. Было и вообще хорошо, но уже совсем празднично стало с приходом Ивана Семеновича. Я на него обратила особое внимание, он мне очень понравился. Хороший и такой, как вы мне говорили (Мария Федоровна застенчиво улыбнулась. Я говорила, что Иван Семенович — Ярило, и очень странно кажется, что он просто человек.) Понравилась ей и Елена Владимировна, и ее маска, и нрав «кошечки», и возня «дикой кошки» с детьми, (отец Павел). «Это было даже и страшновато, но мне понравилось, что отец Павел осмелился на это. Мишенька Флоренский сначала испугался было Елену Владимировну в маске, но отец Павел быстро его успокоил: «Эта киска милая, хорошая киска», — и Миша сразу заулыбался, а то и глазки его испугались, и губы обиделись, задрожали, — плакать собрался.

Об игре в рисование Мария Федоровна сказала искренно и живо: «Я очень люблю эту игру, и когда мы собрались было уходить, а Иван Семенович предложил сыграть в эту игру, я была рада». Она думала, что отец Павел более суров и замкнут в обществе, а он был очень приветлив и даже возню поднял с детьми. И Анна Михайловна была веселая, праздничная.

Я очень люблю мать Анны Михайловны — Надежду Петровну, у нее прекрасная душа, прозрачная и добрая. Люблю разговаривать с нею и слушать, как она говорит. Я и Софья Владимировна после ужина пошли к ней в кухню и помогли вымыть посуду (целые горы посуды). Мы уже кончали мыть посуду, когда нас позвали пить чай. Меня посадили очень страшно — рядом с отцом Павлом (а с другой стороны — Кира).

— Иван Семенович очень любит отца Павла?

— Да, он хороший друг отца Павла. Я очень рада.

— И я тоже.

Была я у Юрия Ал<ександровича> Ол<суфьева>. Он показал мне древний Лаврский поминальник — огромную пергаментную книгу. За два года он переписал ее всю, со всеми надписями о родах и родичах над каждым именем. Прочел мне из нее две страницы — запись о рыдании и покаянии Иоанна Грозного об убитом царевиче Иоанне и о завете его поминать царевича и грешного отца его — «пока Лавра стоит».

Книжечка «общения». Софья Владимировна звала меня пить кофе. Я спешила домой (печка, детский сад приготовить к празднику).

О гравюрах, миниатюрах, о старых иконах и разных вещах. Софья Владимировна шутя сердилась, что полгода не может меня уловить (в гости).

Взяла у Юрия Ал<ександровича> рукопись — переписать. На перекрестке по дороге из детского сада встретила остановившихся на перепутье Иоанна и Адриана, «мечтающих о чае». Я позвала их к себе. Иоанн и хотел пойти ко мне, да не знал, дома ли я и можно ли? До чая, пока вскипит самовар, пошли в лес. Над поляной у Гефсиманского скита Адриан выбрал три пенька, и мы сели отдохнуть. Лес, снега, поляна, холмы, колотушка в Сергиеве, две сросшиеся елочки на нашей поляне. Слушали тишину. Иоанну и всего этого было мало. Лег на снег — навзничь и лежал тихонько. Снега, небо, лес — все это было его царство.

Иоанн — лось, олень. Адриан — олененок, а я — молодая медведиха (вероятно, плюшевая). А может быть, и лесной оборотень, «неведома зверушка», сидит кочкой, боится, а то вдруг обернется, — напугать может. «Или заворожит».

На небе, над Лаврой стали являться световые огненные лучи, мечи, столбы от фейерверков и прожекторов. Адриан озяб, и мы пошли домой. У меня была Вавочка и Мария Федоровна. Ждал нас и чай. Разговор о фейерверке, о народных праздниках, празднествах, гуляньях в России, в Испании, в Ницце, в Париже. У нас не оказалось керосина. Зажгли лампады. Иоанн утащил меня дойти до угла, так хорошо сейчас на воздухе. Дошла до горы Флоренского. И с горы съехала на салазках. Какой-то Сережа рыцарски уступил мне свое место, кто-то подхватил меня, и у-ух, быстро, высоко, хорошо как! Сразу почти половину дороги до дома пролетела.