Мао Цзэдун - [7]

Впереди его ждали новые битвы, которые предстояло выиграть. Еще долгих восемь лет отделяли Мао Цзэдуна от того момента, когда он официально будет назван Председателем, после чего сохранит этот титул до конца своих дней. Однако Чжоу Эньлай как соперник уже не представлял для него никакой опасности. Более того, брошенный вызов обошелся Чжоу дорогой ценой. В 1943 году положение его было настолько шатким, что бывший глава Коминтерна Георгий Димитров умолял Мао не исключать своего верного последователя из партии. Мао удовлетворил эту просьбу, и не потому, что она исходила от Димитрова, — просто Чжоу Эньлай был слишком полезен для того, чтобы отбросить его в сторону. Но будущему премьеру Госсовета пришлось испить полную чашу унижения. В списке членов нового Центрального Комитета, утвержденном двумя годами позже, Чжоу числился лишь двадцать третьим.

Через двадцать пять лет после совещания в Цзуньи, весной 1961 года, Мао в личном поезде проезжал по своей родине — расположенной на юге Китая провинции Хунань.

Пролетевшие годы оказались милостивы к нему. Почитаемый, если не обожествляемый в качестве Великого Кормчего, стареющий, но еще не дряхлый Мао, чей лунообразный лик с невозмутимым достоинством смотрел с портрета на Воротах Небесного Спокойствия на одноименную площадь в Пекине[5], в глазах всего человечества являл собою бесспорного лидера наиболее многочисленной на земле нации, знамя вссочищающей мировой революции, которому изменили лишь ренегаты типа Хрущева.

Но в жизни он был совсем другим.

В этом путешествии по стране, равно как и во всех подобных поездках, Мао сопровождали молодые и красивые женщины, одна за другой, а то и парой делившие с Председателем удобства его гигантских размеров постели, установленной в вагоне вовсе не ради плотских утех, а с единственной целью дать великому человеку возможность держать под рукой все необходимые ему книги. Как и Сталин, уже вступивший в солидный возраст Мао отказался от семейной жизни. В отношениях с девушками, бывшими в три раза моложе его, он находил отсутствовавший в течение всей его жизни столь желанный душевный комфорт.

К 60-м годам Мао был абсолютно оторван от повседневной реальности страны, которой правил; собственное величие изолировало его в такой степени, что каждый шаг совершался им под диктовку личных телохранителей либо немногих фаворитов. Единственной не подвергшейся регламентации сферой оставались лишь отношения с противоположным полом. Только в краткие мгновения интимного общения с женщиной он мог видеть в другом человеке равное себе существо и наслаждаться взаимностью. Столетием раньше император Тунчжи, ступивший на престол еще мальчиком, никем не узнанный, тайком выбирался из дворца и в сопровождении преданного слуги совершал обходы пекинских борделей. Для Мао же и это было невозможно, поэтому женщин к нему приводили. Они теряли головы от осознания его безграничной власти. Он погружался в пучину наслаждений, которые дарили их тела. «Да я просто купаю свой член в их вагине», — сказал как-то раз Мао своему личному врачу, шокируя истинного пуританина и получая от этого какое-то извращенное удовольствие. «Меня едва не стошнило», — писал об этом впоследствии бедный эскулап.

Эти шалости Мао, равно как и вся личная жизнь великих, были скрыты за непроницаемым занавесом высокой революционной морали. И все же во время февральской поездки по Хунани этот занавес чуточку приподнялся.

Встав, по обыкновению, намного позже после проведенной с молоденькой учительницей ночи, Мао направился в соседний вагон для беседы с первым секретарем партийной организации провинции. Девушка зашла в соседнее купе поболтать с другими членами свиты, а через несколько минут к ним присоединился и некий мужчина из технического персонала. Бывший личный врач Мао вспоминал:

«— А твой голос я сегодня уже слышал, — внезапно сообщил молодой человек, прервавший своим появлением в купе наш ленивый разговор.

— Как прикажешь тебя понимать? — уточнила она. — Что ты слышал?

— Когда Председателю уже нужно было идти на встречу с Чжаном Пинхуа, ты начала торопить его и велела одеваться побыстрее.

— А что еще? — изменившись в лице, но по-прежнему спокойно спросила девушка.

— Вее. Я слышал абсолютно все. — Парень явно дразнил ее…»

Вот таким образом Мао открыл для себя, что по приказу кого-то из высших чиновников каждое его слово, в том числе и во время занятий любовью, не только прослушивалось, но и записывалось на магнитную ленту. За это полетели головы, да и то в фигуральном смысле, очень немногих «стрелочников», в число которых попал и слишком говорливый техник. Четырьмя годами позже, когда нерушимое партийное единство уже начали подтачивать первые слухи о «культурной революции», многие из соратников Мао глубоко сожалели о том, что интуиция не подсказала им вновь включить потайные микрофоны.

Собственно говоря, побуждения у этих людей были достаточно невинными. Шесть человек, входивших, помимо Мао, в Постоянный Комитет Политбюро — ветераны партии еще со времен Цзу-ньи, были той элитой, которая сопровождала своего вождя на его долгом пути к вершинам власти. В начале 60-х они вдруг обнаружили, что понимать Председателя становится все труднее. Единственное, что им требовалось, — это знать по возможности заранее о его замыслах, чтобы не оказаться захваченными врасплох внезапной переменой курса, не смутиться необдуманной фразой вождя в присутствии иностранных гостей. Ян Шанкунь, руководитель секретариата ЦК КПК, решил, что наилучшим выходом из сложной ситуации могло бы стать использование самых современных технологий звукозаписи. Мао вполне мог бы расценить это как комплимент: после того как он поднялся на Олимп, каждое произнесенное им слово должно быть увековечено. Но у этой медали была и оборотная сторона: Политбюро начало с горечью осознавать глубину той пропасти, что разделяла теперь Председателя и его подчиненных, бывших когда-то чуть ли не богами.