Мандариновые острова - [2]
Карабин центрального боя на необитаемом острове, по-моему, нужно иметь обязательно. Ка-ра-бин! Звучит, а? «Карабин» — это внушительно, по-военному даже, не просто какое-нибудь там обыкновенное «ружьё».
Карабин я даже видел однажды. Ну, почти вблизи! Тогда к Александре, моей старшей сестрице, приходил товарищ по работе. Хороший товарищ по работе — она перед этим в ванной с феном и всякими штучками на два часа засела тогда. Этот товарищ оставался у нас ждать до какого-то очень-очень ночного поезда, так что он пришёл уже с огромным рюкзаком и таким чёрным угловатым длинным чехлом. В этом-то чехле и был карабин! Только, к сожалению, этот хороший товарищ весь вечер налегал только на жареную картошку с малосольными огурчиками, да шпикачки Александрины хвалил, а карабин так ни разу и не достал! Как будто шпикачек никогда не ел, дикий какой-то!
Ну вот, но карабин, да ещё в защитном чехле — чёрном, угловатом, длинном — это вещь совершенно необходимая! А уж «центрального боя» — вообще класс! Прямо по центру ка-а-ак даст! Пулей нового образца! Мало, короче, не покажется.
Хотя, конечно, с самого начала крушения такой карабин иметь неинтересно. Будешь, как Робинзон, по острову гулять, поплёвывая сквозь зубы, да всех стрелять: пекари на обед, агути на ужин… А развития новых идей только на шляпу из травы и хватит. Не, сначала надо…
— Так чего? — спросил Пашка. — Будем остров-то рисовать?
— Будем! — твёрдо сказал я.
Чтобы не успеть передумать, я быстренько открыл альбом на новой, чистой странице и почесал карандашом бровь. Э-э-э…
— А с чего его начинать? Рисовать-то? — спросил недоумённо Пашка.
Действительно, а с чего? Рыцаря вот мы обычно со шлема начинали, для кораблей вначале надо корпус нарисовать, бушприты там… и прочие мостики, — а остров?
Мы немножко посидели, но так ничего и не придумали. Один Толик вовсю в альбоме возюкал. Я в своём кресле-коляске привстал, подглядел — он там фрегат уже успел нарисовать: тридцать шесть орудий в открытых орудийных портах, гора парусов (парусов, а не белья на столбах какого-нибудь!), флаги и штандарты развеваются…
— У тебя флаги неправильные, — сказал я Толику. — Они назад должны развеваться, а у тебя — вперёд!
Толик на меня поглядел и карандашом по голове постучал. Тук-тук, мозги на месте?
— Флаги же по ветру развеваются, — сказал он. — А у меня корабль под попутным идёт, под всеми парусами!
— Всё равно неправильно! — буркнул я.
Подумаешь, Айвазовский несчастный! Мне даже расхотелось чего-нибудь рисовать. А чего он!
— Всё, — сказал я, альбом захлопнул, карандаши ссыпал в пакет и кресло крутанул назад. — Я поехал домой. Завтра острова дорисуем. Утро, как сказал один умный человек, вечера мудренее!
И в свою палату покатил, в четвёртую. А Пашка с Толиком и так дома были — в седьмой.
Первую ночь на острове наши герои провели спокойно, с оптимизмом смотря в будущее, но внутренне готовые к отражению любых ударов судьбы.
Глава вторая
Костяная нога
Глупый это человек сказал про утро, глупый! Мудренее, как же! Только начнёшь спать как следует, а тут — ба-бах! — включается весь верхний свет и Лина Петровна (она сегодня дежурная сестра) уже вкатывает свою дребезжащую тележку. С градусниками в стеклянном большом стакане и прочими медицинскими вещами. Там всё такое холодное, блестящее, звякающее и пахнет так… химически, вот. Только увидишь, и хочется вообще под одеялом жить до самой выписки.
— До-оброе утро, четвёртая палата! Семь часов, семь часов, время подниматься! И, разумеется, самое время померить температурку!
Мы не отвечаем. Я одеялом с головой закрылся, от света. И вся палата молчит. Вообще-то, конечно, нас в палате всего двое из шести койко-мест: я у двери да Валя Дубец у окошка на той стороне. Мы по диагонали лежим. Так получилось.
— Четвёртая палата, я не слышу ответа! — Лина Петровна никогда голос не повышает, просто так слова начинает выделять, что, по-моему, её в ординаторской, на другом конце коридора, и то слышно.
— Так, четвёртая палата, раз уж мы разучились разговаривать, то будем мерить температурку как во втором отделении!
Ну, тут уж я не выдержал, голову из-под одеяла высунул и быстро сказал:
— Мы не разучились, Лина Петровна!
И Валя Дубец тоже быстро сказал:
— Ничего мы не разучились!
Второе отделение — это знаете чего?! Это грудничковое отделение! Для совсем-совсем маленьких малышей, которые в больницу тоже попадают. И им, конечно, тоже температуру надо как-то мерить. Знаете, как?! А я помру просто, если мне, как грудничкам этим, градусник… ну, засунут… Ну, и тем более — температуры никакой не оказалось. Тридцать шесть и девять — это не температура, это статистическая погрешность, как сестрица Александра говорит.
Стоило из-за такой малости людей будить!
Валя Дубец умываться пошёл. Точнее — «поплёлся, как улитка на свидание». Это Лина Петровна так говорит.
— Активнее, Дубец, активнее переставляем ноги! Умывание по утрам полезно для молодого растущего организма!
Это тоже она говорит.
Я лежу пока, рассматриваю свою ногу на фоне потолочных ламп. Правую. Потолочных — потому что моя нога, ага, правая, смотрит как раз на потолок.
«Изумрудная рыбка» покоряет удивительным «русским детским» языком, искренностью и «настоящностью». Николай Назаркин сам был когда-то маленьким пациентом и показывает жизнь больницы изнутри. Но не думайте, что в книжке будет одно нытье и скука — умению дружить и радоваться жизни у героев «палатных» рассказов можно только поучиться!Сборник рассказов «Изумрудная рыбка» — дебют Николая Назаркина в литературе — был сразу замечен критиками и получил Малую премию (за повесть или рассказ) Национальной детской литературной премии «Заветная мечта».
Истории о войне на суше и на море. В XVII веке, «золотом веке» Нидерландов страна воевала с Испанией и Англией…Для читателей 10–16 лет.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор этой книги, С. Полетаев, родился и провел свое детство в деревне, на Брянщине, и большинство написанных им рассказов («Антон и Зяблик» - третья его книга) - о людях деревни, любящих землю, сельскую природу и крестьянский труд.Подростки и юноши, герои рассказов, каждый по-своему размышляют о серьезных вопросах. Как относиться к людям и делу? Что считать в жизни главным и непреходящим? К чему в ней стремиться и что ценить? Каким должен быть человек? Совместимо ли, например, чувство любви с ложью? Или доброта с душевной грубостью?На эти и другие вопросы отвечают рассказы, Поднимающие жизненно важные проблемы, волнующие молодежь.
Как клятва сегодня звучат слова: «Никто не забыт, ничто не забыто».«Расскажи мне про Данко» — это еще одна книга, рассказывающая о беспримерном подвиге людей, отстоявших нашу Родину, наш Сталинград в годы Великой Отечественной войны.
В Белоруссии, районе г. Ново-Борисова действовал партизанский отряд. Девятилетний Толя Захаренко был усыновлен партизанским отрядом и выполнял его задания. Ходил в разведку, выполнял роль связного, пробираясь из леса в населенные пункты. Однажды Толя Захаренко сумел днем в г. Речница заминировать фашистский танк и тот взорвался.
«Как забрызганные кровью виднеются вдали вишнёвые деревья и так необычно красивы своими ветвями, ушедшими вширь. Внизу, из длинного ряда кустов, лукаво выглядывает твёрдый крыжовник зелёными глазами своими и как бы вытягивается, чтобы дать себя отведать. Бежит смородина мимо взора, собравшись в миниатюрные кисти красного винограда, и руки невольно сами тянутся к ней…».
В непримечательном маленьком городишке, где-то под Костромой жизнь давно расстроилась и теперь больше походит на горячечный сон. Жители ищут мифический метеорит, выращивают анаконд в бане, играют в американский футбол и сжигают собак на погребальных кострах.Вокруг города зияют в земле необъяснимые и зловещие провалы, будто по инерции из старых шахт продолжают взлетать ракеты. А главный герой Никита Слащёв выбирает между жизнью и смертью.
Не нарушай равновесия ни словом, ни жестом. Не показывай чувств, живи шёпотом. Затаись. Замри. Исчезни. Представь, что ты в схлопывающейся клетке из страшного фокуса. Набери побольше воздуха и дождись вечера, а лучше выходных, когда можно поехать с папой на Воробьёвы горы кататься на великах, а потом открыть новую банку варенья. И ничего не бояться.Проси только одного: чтобы ручеёк, рядом с которым ты забывала о боли и собственной слабости, не пересох и не покинул своего русла. Чтобы тебя не осудили на ожидание и не приговорили верить и любить изо всех сил.