Мамина дочка - [32]

— И ты бы потом ей это простила? — шепотом спросила я.

— Конечно! Ведь поумнела бы я когда-нибудь!

— И ты до сих пор любишь этого человека?

— Ну что ты, — усмехнулась мать. — Не верь ты этим сказкам, что первая любовь не забывается. Если я и вспоминаю о нем иногда, то думаю о том, что из-за него мои родители очень рано ушли из жизни, а я никогда не узнала, что такое замужняя жизнь. Первая любовь очень редко оказывается настоящей. Никогда не знаешь, ради чего губишь свою судьбу.

— Но он и есть мой настоящий отец? — продолжала допытываться я.

И мама снова рассмеялась:

— Что ты, дочка, разве ты не помнишь, что я родила далеко не в пору первой молодости. А насчет твоего отца — другая история, давай сейчас не будем ее касаться.

Но тут я заняла жесткую позицию:

— Нет уж, мама, думаю, на этот раз ты должна сказать!

— Ты права, Сима, — немного подумав, сказала мама. — Другого случая может и не быть. Только, боюсь, рассчитывать на твое уважение после этого разговора мне не придется. Сима, я не знаю, кто твой отец.

— Что! — крикнула я и вскочила с кровати. — Мама, что ты такое говоришь?!

— Мне очень жаль, Сима. Я начинала работать в газете, а для души играла в нашем городском народном театре. Любовью в то время я уже наелась досыта, но мне еще хотелось создать семью, стать мамой. Я встречалась с двумя парнями из нашего театра. Наверное, каждого из них я могла бы полюбить по-настоящему, если бы почувствовала в ком-то из них стремление двигаться вперед, что-то строить, чего-то добиваться. Но они хотели только тусоваться, собираться на сейшены, болтать о том, какие они замечательные актеры или поэты и какое у них грандиозное будущее. Потом я забеременела и решила, что это дело доведу до конца. Пусть одна, но на эту ступеньку я вскарабкаюсь. Вот такая история твоего рождения.

Я почувствовала, как по шее моей бегут капельки влаги, и очень удивилась: неужели я плачу?

— Мама, а ты потом ни разу не пожалела, что родила меня? — дрожащим голосом спросила я.

Мама рассмеялась, звонко, почти весело, и все мои страхи отступили перед ее смехом.

— Нет, солнышко. Правда, когда в пору беременности мне пророчили, что родится девочка, я начинала ругаться. Не хотела, чтобы на свет рождалась еще одна мученица. А когда и впрямь родилась ты, решила, что смогу тебя защитить, ведь я ученая. Ошиблась, разумеется.

— А ты знаешь, что стало с тем… с теми ребятами?

— Откуда мне знать? Думаю, давно уже сгинули, — жестко отрезала мама. — Новое время их едва ли пощадило. Надеюсь, дочь моя, ты не собираешься кого-то разыскивать, наводить справки?

Я решительно мотнула головой. И задала следующий, самый важный для меня вопрос:

— Мама, а зачем ты встречалась с Марком?

— Я хотела, чтобы он вернулся к тебе, — без промедления ответила мама. — Я наблюдала за тобой все эти годы и поняла, что у тебя это настоящее. А я так боюсь, что ты останешься одна на свете. Я сказала Марку, что это я заставила тебя отказаться от него. И что теперь сожалею об этом. А кстати, — тут у матери даже глаза заблестели, — он еще не предпринял никаких шагов?

— Предпринял, — мрачно сказала я. — Только, мама, напрасно ты это. С Марком все закончено.

— Нет, отчего же, — начала говорить мама, но я ее перебила:

— Мама, пойми, это все сейчас не имеет значения! Главное, чтобы ты справилась, чтобы Леонид Анатольевич тебе помог. И то, что ты заболела, как мама Марка, — это не наказание. Это испытание, понимаешь? Мы должны его преодолеть. Иначе все не имеет ни малейшего смысла.

…Из маминой палаты я вышла в одиннадцатом часу. Я оставила ее, заручившись обещанием, что мама будет бороться изо всех сил. На цыпочках прошла по темному коридору мимо спящей на посту медсестры, по лестнице мимо бабки-вахтерши, которая зыркнула на меня злобно, но сказать ничего не посмела. Уходя от больничного корпуса, оглянулась назад, отсчитала на третьем этаже кабинет главврача. Там горел свет. Мне стало не по себе: похоже, Леонид Анатольевич все еще ждал меня. Неужели хотел покаяться в своем ложном отцовстве?

Я пошла к Нинке. Только она могла, ни о чем меня не спрашивая, разогнать бесов, разрывающих мою душу на части. Впрочем, о болезни мамы я ей рассказала. Нинка до поздней ночи отпаивала меня чаем и носилась со мной, как курица с золотым яйцом.

Ни свет ни заря мы с Нинкой смотались на рынок, купили там домашнюю сметану, которую мама могла есть ложками, ее любимый сыр, ее любимый сорт яблок. Нинка проводила меня до больницы, уже стоя на крыльце, спросила взволнованно:

— Как ты думаешь, стоит мне зайти к тете Жене, навестить ее?

Я задумалась на минуту. Вспомнила, что, когда мама прежде изредка болела какой-нибудь ерундой вроде ангины, а многочисленные друзья рвались ее навесить, она всегда отвечала им по телефону одно и то же: «Приходите, когда я снова стану молодой и цветущей».

Мама не любила, когда ее заставали врасплох.

Я ответила Нинке:

— Знаешь, лучше тебе прийти, когда операция будет позади и мама пойдет на поправку.

А сама подумала тоскливо: будет ли такое? Но сегодня мама и впрямь была в порядке. От ее вчерашнего настроения не осталось и следа.