Малый дом в Оллингтоне. Том 2 - [106]

– Напиши поласковее своей матери и попроси ее приехать к нам в мае, хоть на недельку. Это будет самая лучшая вещь, тогда она все поймет. Однако двенадцать часов. До свидания.

Леди Дамбелло убедилась, что победа была на ее стороне и что письмо матери было для нее драгоценно. Но так как объяснения по письму окончились, то она не считала за нужное еще раз прочитать его. Она спокойно скушала свой завтрак, читая французский журнал мод, потом села за письменный стол и написала следующий ответ:

«Дражайшая матушка!

Я признала за лучшее немедленно показать ваше письмо лорду Дамбелло. Он сказал, что люди всегда были и будут склонны к злословию, и, по-видимому, полагает, что остановить распространение этой молвы невозможно. Что касается вас, то он нисколько не сердится, а напротив, просит вас и отца приехать к нам на недельку в конце будущего месяца. Пожалуйста, приезжайте. 23-го числа у нас будет большой званый обед. К нам пожалует его королевское высочество, и я уверена, моему отцу будет приятно его увидеть. Заметили ли вы, что эти слишком высокие шляпки выходят из моды? Мне они никогда не нравились. Имея сношения с Парижем, я распорядилась, чтобы их отменили. Надеюсь, вам ничто не помешает приехать сюда.

Преданная вам дочь,

Г. Дамбелло».

Мистрис Грантли с минуты получения ответа полагала, что своими подозрениями обидела дочь. В этом ответе не было ни слова, которое опровергало бы клевету, значит, дочь ее виновата и не хочет оправдаться. Кроме того, в ответном письме было что-то особенное, вызывавшее досаду и раздражение, хотя мистрис Грантли не могла объяснить себе причины этого чувства. Мистрис Грантли в письме к дочери излила почти всю душу, в полученные же ответные строки не было вложено ни малейшей частички души. При совмещении служения Богу и мамоне, совмещении, которое мистрис Грантли с таким успехом привнесла в воспитание своей дочери, этот орган почти не требовался, и он увял, или, вернее сказать, омертвел, собственно, потому, что его никогда не использовали.

– Я думаю, мы не поедем? – спросила мистрис Грантли, обращаясь к мужу.

– Разумеется, нет. Если ты хочешь съездить в Лондон, то я найму для тебя квартиру. Что касается его высочества… При всем моем уважении к его высочеству, я вовсе не имею желания встретиться с ним за столом Дамбелло.

Этим разговором и решился вопрос по поводу приглашения обитателей Пламстэдского епископства в Лондон.

Куда же отправился Дамбелло, так поспешно оставив жену свою в двенадцать часов? Не в парк, не в комитет палаты общин и даже не в клуб. Он поехал прямо к лучшему ювелиру и купил у него великолепное колье, весьма редкое и интересное, состоявшее из трех рядов блестящих зеленых камней, оправленных в чистое золото, – колье, которое по весу и величине могло равняться с кирасой, украшенной драгоценными каменьями. В то время, когда леди Дамбелло снова сидела за туалетом, готовясь к вечеру, муж ее поднес ей этот подарок, как знак возобновленного доверия, и леди Дамбелло, пересчитывая блестящие камни, торжествовала в глубине души, говоря самой себе, что она превосходно разыграла свои карты.

Но в то время как она считала эти камни, доставшиеся ей благодаря полному примирению с мужем, бедный Плантагенет Паллисер остался в совершенном неведении. О, если бы ему позволили посмотреть письмо мистрис Грантли, ответ на это письмо и подарок лорда Дамбелло! Но все это было недоступно для него, и он, с сердцем, переполненным чувством ожидаемой любви, и с невольным трепетом от представлявшегося впереди разорения, покатил в своей карете в дом леди Де Курси. После долгих размышлений он пришел к обыкновенному заключению: чему быть, того не миновать, и это следует сделать теперь. Он хотел признаться в любви и согласовать свое будущее с тем приемом, который будет оказан его признанию.

Когда он приехал к леди Де Курси, комнаты были уже полны гостей. Это был первый бал зимнего сезона, и в Портман-сквере собрался весь модный свет. Леди Де Курси улыбалась, как будто муж ее являлся человеком мягким и приятным, как будто положение ее старшего сына было самое благополучное, а все дела Де Курси шли в полном соответствии с семейными интересами. Позади нее была леди Маргеритта, кроткая в лице и озлобленная в сердце, немного дальше от них стояла леди Розина, примирившаяся с блеском и тщеславием модного света, потому что бал назначен был без танцев. Были тут и замужние дочери леди Де Курси, старавшиеся выказать свое достоинство, опираясь на несомненность своего происхождения. Был, конечно, и Гейзби, счастливый в сознании своих родственных связей с графом. Кросби тоже находился в одной из гостиных, хотя и дал себе клятву никогда не ездить на балы графини и вдобавок навсегда отделиться от этого семейства. Но если бы он действительно отделился, что же тогда осталось бы для него? Поэтому-то он и приехал и теперь стоял в углу, одинокий и угрюмый, развлекая себя мыслью, что все в мире суета. Да, для суетного человека все будет суета, для человека без сердца и души все будет казаться бессердечным и бездушным.

Леди Дамбелло находилась в одной из небольших внутренних комнат, она сидела на кушетке, которую ей предложили в первые минуты приезда и которой она не оставляла до самого отъезда. Время от времени к ней подходили весьма благородные и высокопоставленные особы – приходили, чтобы сказать ей одно слово и получить в ответ другое. Леди Дамбелло не любила разговаривать, иногда только позволяла себе разговориться с мистером Паллисером.