Маленький Глинка - [6]
Когда Ирина Фёдоровна хотела украдкой спрятать от него «вредную книгу», заставлявшую его прятаться под столами, Миша поднял крик.
— Ну, бросьте — тронули мимозу, — добродушно сказал Иван Николаевич, а старичок-родственник прибавил:
— Бросьте: вреда книга не принесёт, а Мише лучше читать, чем бить баклуши.
Он привёз Мише и другие тома того же собрания путешествий. И, выводя контуры ушей, носа, Миша думал о Цейлоне, Суматре, Яве, о кофейных плантациях, о кокосовых пальмах и пышных цветах, о беспредельном океане...
Он рисовал и думал:
«Вот здесь маленький мыс, где приставал корабль Колумба, а вот залив, где нашли первые следы краснокожих...»
И он восторженно рассказывал о прочитанном девочкам.
В яркий солнечный день, выходя в сад, Миша ложился на лужайке под тень большого лопуха или папоротника и думал, что лежит в громадном тропическом лесу, где бананы свешиваются над ним, где обезьяны бросают в него шелухой ананасов. Сейчас зашевелятся ветви, но не тигр бросится на Мишу, а нежные блестящие колибри слетят сверху и закружатся на солнце резвым хороводом... А павильон на островке пруда кажется ему дворцом могущественного раджи.
— Мишель, где ты, дитя моё? — звала Роза Ивановна.
Миша отозвался, не сразу отрываясь от лучезарного сна...
V
Кончалось лето 1812 года. В эту пору только и говорили о французах, которые шли громить Россию. Рассказывали о могучей силе французского императора Наполеона и о страшной численности неприятеля. В Успеньев день приехавшие в гости в Новоспасское соседи принесли страшную весть, что французы идут на Смоленск. Новоспасское, расположенное близ притока реки Десны, было вовсе не так уже безопасно.
— А что, не придётся ли и нам выбираться из родного гнезда? — говорил Иван Николаевич жене. — Тогда прощай все мои затеи...
Кругом рос страх к Бонапарту; многие помещики выбирались из своих вотчин.
На Розу Ивановну дворня немного косилась за то, что она была француженка, хотя она так обрусела, что не знала, есть ли у неё во Франции родные, и с ужасом думала о том, что её вдруг могут выгнать за пределы России.
Встречались по дороге телеги, сопровождаемые русскими солдатами; на них везли раненых; привезли их и в Новоспасское.
Губернский город Смоленск был взят французами; город пылал; жители спасались бегством. Горела Вязьма; говорили, что русские повсюду сжигают свои усадьбы, чтобы они не доставались врагу; рассказывали о битве под Лубиным, о Бородинском бое, а 2 сентября без единого выстрела французам была отдана Москва.
Все в Новоспасском плакали о Москве, будто хоронили что-то живое.
— Ну, что же, надо и нам выбираться, — решил наконец Иван Николаевич.
И стали приготовляться громадные возы с разным скарбом, возки с «важами» — широкими укладками, которые привязывались наверх, тяжёлые дормезы с лошадьми ярусом, карета — сущий дом, запряжённая шестериком сильных лошадей.
Детей охватила сутолока сборов; они метались от дома к возам, всё боясь забыть уложить свои любимые игрушки.
Миша незаметно сунул под сиденье кареты палку и два медных таза.
Дети стояли на заре на террасе, перед клумбой с георгинами и астрами, совсем одетые, вздрагивали от утреннего холода и прощались с милым садом, залитым золотом и пурпуром сентябрьской раскраски. Им было жалко этих трепещущих в осенней истоме старых клёнов, что сомкнулись навесом над аллеей, таких нарядных в осеннем уборе.
VI
Был август; кончилась уборка хлеба. У подъезда Новоспасского дома остановилась карета старшего брата Евгении Андреевны Афанасия Андреевича Глинки, и из неё вышел Афанасий Андреевич, одетый с иголочки, и нарядная, шуршащая шелками, в широком салопе жена его Елизавета Петровна. За ними на телегах следовал крепостной оркестр.
Садилось солнце; к террасе подошли жницы с громадным снопом, украшенным цветами. Низко кланяясь, поднесли они этот сноп господам и, чтобы забавить гостей, затянули песню:
Ой, ты, сад, виноград,
Зелёная роща...
Из окна слушает Миша, и нежат ему душу родные звуки.
— Плясовую! — командует Иван Николаевич.
И две плясуньи выходят в круг, машут белыми платочками и под балалайку откуда-то появившегося парня плывут лебёдушками... Жниц угощают на кухне, и в столовой для господ готов великолепный ужин, и в то время как помещики подходят к дамам, чтобы вести их к столу, десятилетний Миша, забившись в уголок, не спускает глаз с оркестра дяди.
Что делали эти люди, возившиеся около своих труб, больших и маленьких, водившие смычком по скрипкам и ещё каким-то большим инструментам? Когда они начинали играть — звуки были ужасны. Миша морщился и затыкал уши руками. Но что это? Звуки вдруг сделались нежными и мягкими; Миша опускает руки и слушает; глаза его блестят. Знакомые звуки; где он их слышал? А, да, в девичьей, и от няни Авдотьи, когда она ему пела русские песни. Или это одна из тех мелодий, что он слышал сейчас от жниц?
Детское ухо ещё не улавливало искажений, которые были неизбежны при тогдашнем «иностранном» направлении музыкального творчества. Народная песня была чужда даже русским музыкантам-специалистам, воспитанным на иностранных мелодиях. Искажёнными являлись и русские песни, исполнявшиеся за ужином в Новоспасском, но чуткое ухо Миши ловило в них основную родную мелодию, которая глубоко трогала сердце, и он слушал затаив дыхание...
