Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы - [2]

Она говорит и рассеянно их поглаживает. И так же рассеянно скребет ногтем указательного пальца, — а он у нее длинный и красный — грязное пятнышко на тыльной стороне Терезиной руки. Пятнышко не сдается, это просто пятно, а тетя продолжает машинально ковырять.

Тереза злится; ей хочется отобрать свою руку и спрятать ее между ног.

— Послушайте меня. Теперь вам будет потруднее. Я не смогу сидеть с вами все время. У меня работа...

— Мы богатые?

— Хватит на то, чтобы есть, пить, платить за квартиру и ходить в школу.

— А одеваться?

— И одеваться тоже.

Служащий похоронного бюро пришел сегодня утром. Как всегда в своем репертуаре, как всегда выряжен в черное и с белым воротничком сомнительной чистоты.

Тереза лезла из кожи вон. Она ни разу не посмотрела на Мадлену, чтобы не рассмеяться, она внимательно слушала весь разговор в столовой и кивала каждый раз, когда что-нибудь понимала.

Когда служащий похоронного бюро ушел, она сказала тете: «К счастью, у нас есть деньги».

— Мы теперь что, тоже вдовы?

Уже три дня без школы. Мадлена смотрит в окошко на своих одноклассников, возвращающихся домой. Идет дождь.

Она знает, что с понедельника ей придется вспомнить про уроки. Ей уже принесли домашнее задание. Там только одна карточка, и она заполняет ее на туалетном столике.

Открытый кляссер лежит на кровати. Карточка — перед ней, девочка смотрит на себя в зеркало.

Еще не поздно, но она уже зажгла лампу под оранжевым абажуром. Сидя перед зеркалом, она даже не может разглядеть, какого цвета у нее глаза. Она грызет колпачок шариковой ручки.

На кухне суетится тетя Марта. Она готовит ужин. Мадлене нравится сидеть одной в комнате и слушать звуки всего дома. Она всегда оставляет дверь приоткрытой. Она угадывает на слух каждое движение, по шуршанию тряпки, по шарканью тапок, по отражающемуся эхом звону кастрюли.

Задание — легче не придумаешь.

Мадлена откидывается назад, к спинке стула, прижимает к груди коленки и обхватывает их руками. Она закрывает глаза и поворачивает лицо к абажуру. В глазах все оранжевое. Ей жарко.

Сначала она ничего не чувствовала, потом внезапно поняла: что-то варится. Она ждет, когда запах проберется в комнату. Она любит угадывать, чтобы раззадорить аппетит.

Она продолжает сидеть с закрытыми глазами, чтобы легче было принюхиваться, но запаха не узнает. С обиженным видом Мадлена очень быстро заканчивает с карточкой и встает.

В коридоре она машинально берется за ручку плотно прикрытой двери в гостиную, которая обычно распахнута настежь, и, не открывая ее, проходит мимо.

Она останавливается на пороге кухни.

Тетя Марта сидит за столом и разрезает кусок мяса. Поворачивает лицо в ее сторону.

— А что там варится?

У Мадлены такой серьезный вид, что тетя отвечает ей как можно серьезнее.

— Овощное рагу.

— Но овощное рагу должно пахнуть не так.

— Так.

— Я никогда не буду есть такое рагу!

Она плачет навзрыд.

Мадлена взяла своего медвежонка Бубаля и усадила его в угол у двери. Сама села перед туалетным столиком. Это будет учительский стол. В зеркале она сможет наблюдать за собой во время урока, а это очень важно. Обычно она собирает всех своих и терезиных кукол, но сегодня это, пожалуй, не совсем кстати. И еще надо будет следить за тем, чтобы не повышать голос. Хотя Бубаль и так спокойный ученик и ей не придется кричать.

Она вынимает свои бумаги, раскладывает по росту карандаши и требует тишины.

Она смотрит на свой класс, украдкой смотрит на то, как она на него смотрит, выпрямляется и объявляет: «Сегодня у нас новая тема: мертвые мамы».

А еще была другая ночь. Когда тетя свалилась от усталости в комнате, а Мадлена, задумав очередную вылазку, укладываясь в кровать, предусмотрительно натянула шерстяные носки.

Она дрожала ни от страха, ни от холода, ни от злости. Она пришла для того, чтобы задать один вопрос, и она ждала на него ответ.

Пахло чуть сильнее и чуть тошнотворнее. Целый день дверь была закрыта. Мертвая еще больше посерела, а ее лицо еще больше осунулось.

Испугавшись, что свечи потухнут, Мадлена зажгла лампу и на секунду зажмурилась от яркого света.

Она пододвинула к гробу стул, забралась на него, встала на колени и заговорила. Она разговаривала со своей матерью, как обычно разговаривала со своими куклами, как разговаривают с ребенком, как мать разговаривала с ней самой. Она говорила до тех пор, пока не заболели коленки и по всему телу не поползли мурашки. Она ласкалась, она лелеяла саму себя. Она дошла до того, что даже рассказала о том, что поклялась хранить в тайне. Когда начинаешь рассказывать такое, то это значит, что говоришь уже не сама с собой и что самое главное в том, чтобы тебя услышали. А иначе зачем?

Она достала из-под ночной рубашки пенал, который держался резинкой от трусиков.

Она расстегнула молнию. Вытащила из пенала булавку, открыла ее и разогнула.

Она делала все старательно, даже слишком, как если бы, сама того не желая, хотела выиграть время.

Она уколола кончик большого пальца, нахмурилась и слизнула капельку выступившей красной крови.

Решительно взяла иглу большим и указательным пальцами.

Ее взгляд поднялся и уперся в лепной узор на потолке. Изо всех сил она уколола труп. Булавка отскочила и упала на дно гроба.