Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы - [3]

Мадлена вскрикнула и замерла, прислушиваясь к звукам. Она опустила глаза только после того, как убедилась, что никто не слышал. Она даже не заметила следа укола.

Щеки ее втянулись, взгляд посуровел, губы сжались, лоб наморщился.

Она порылась в пенале, достала из него карманное зеркальце, обрамленное цветочками, и приложила его к губам матери.

Она склонила голову, положила ее на край гроба, чтобы лучше видеть.

Несколько секунд Мадлена ждала, что зеркало запотеет, надеялась на пар, вздох, чудо. Прядь черных волос упала ей на глаза.

Она выпрямилась, вне себя от возмущения.

Отвела зеркальце на несколько сантиметров и процедила: «Посмотри на себя. Посмотри на себя... Мне за тебя стыдно... Я тебя презираю».

Дом беззвучен. В столовой они сидят втроем за овальным столом. Девочки — с одной стороны, тетя — с другой.

Обычно это самое веселое время дня; тепло, хочется есть, уроки сделаны. Это время, когда легко рассказывается и в гостиной уже включен телевизор. Спешить некуда, но все равно торопишься; так и распирает. Теперь телевизор, конечно, выключен, и рассказывать почти нечего, или делаешь вид, что нечего, из боязни расколоть что-то вроде обволакивающей тебе черной скорлупы. Мадлена пожимает плечами.

Стол белый. Под вышитой скатертью прощупывается клеенчатая подкладка. Она заглушает звон приборов. Салфетки — белые, тарелки — белые и такая же белая супница, а в ней — молочный суп с вермишелью.

Тетя Марта зажигает люстру, которую уже несколько лет никто не зажигал. Тень от носа разрезает теткин рот надвое. Мадлене хочется посмотреть, что происходит с ее собственным ртом. Но у нее ничего не получается. Она косится на сестру; та пожимает плечами и берет ложку, оттопыривая мизинец. Тереза занимает на своем стуле больше места, чем два дня назад.

Глотая ложку супа, Мадлена нечаянно причмокнула. Было очень горячо. Она знает, что тетя это просто не выносит. Тетя никак не реагирует. Пристально смотрит на стену поверх их голов и продолжает машинально есть. Не глядя, набирает ложку, проводит ею о край тарелки и подносит ко рту.

Чтобы проверить, Мадлена причмокивает еще раз.

Тетя берет салфетку и вытирает губы.

Мадлена держит ложку в нескольких миллиметрах от губ и всасывает содержимое. Вермишелинки извиваются, молоко течет по подбородку. Она поднимает глаза.

Медленно, очень медленно тетя Марта опускает пустую ложку. Кладет ее на край тарелки. Ее взгляд по-прежнему устремлен на стену, но на губах появляется что-то вроде улыбки. Мадлена морщит нос.

— Когда вашей матери и мне было столько лет, как вам сейчас, мы выпросили себе по одинаковому платью в цветочек и вместе поехали на каникулы в Довиль. Она...

Мадлена и Тереза переглядываются.

В последнюю минуту, перед тем, как закрыли гроб, Мадлена отказалась поцеловать мать. Тереза согласилась, но без явного желания; она едва дотронулась до нее губами.

Церемония казалась бесконечной. Иногда красивой, особенно, если играла музыка, но все равно бесконечной. Каждый раз, когда ее просили встать, Мадлена думала, что теперь ей можно будет уйти, и каждый раз начиналась другая речь. Кюре чуть-чуть говорил о маме и чуть-чуть — о них. Здесь она решила послушать. Но ничего нового он не сказал, ничего, кроме того, что она и так уже знала.

Тереза то и дело переминалась с ноги на ногу. Одежду купили на скорую руку, и ремешок туфельки натирал ногу. Тетя Марта, нервничала и торопилась, как всегда. Во время службы она все время плакала, уткнувшись носом в платок. На всякий случай, чтобы тушь не потекла.

Церковь была очень высокой и очень холодной. От нее веяло чем-то ледяным, пустым и надушенным. В первом ряду запах цветов и свечей перебивал все. Гроб поставили посередине, и люди проходили вереницей, чтобы окропить его водой. Тетя Марта взяла девочек за руки, Тереза — слева, Мадлена — справа, и подвела к последнему ряду, напротив выхода.

Мадлене хотелось взглянуть на себя в зеркало. Первый раз в жизни на ней была черная и к тому же плиссированная юбка. И первый раз в жизни на ней было что-то, что она не успела разглядеть на себе в зеркале.

Потянулась вереница.

Зрители и зрительницы подходили к ним по очереди и обнимали. Она знала их всех.

Юбка чуть-чуть не доходила до колен, ей хотелось взглянуть, но каждый раз, когда Мадлена наклонялась, подол опускался, и она не могла, как следует себя, рассмотреть.

Они все ее целовали и все испытывали потребность обнять ее чуть крепче, чем обычно. Один стискивал ей руку, другой сжимал затылок, третий давил на спину. Все это, наверняка, что-то означало.

Юбка была очень простой, прямой, с маленькими складками. Такие юбки казались Мадлене старинными. Такие юбки можно было увидеть на фотографиях. Она чувствовала себя старой-престарой маленькой девочкой.

Тетя Марта все еще плакала, и, слева от нее, Тереза изо всех сил старалась соответствовать. Время от времени она потирала левую ногу о правую.

К Мадлене подошел мужчина. Этого она никогда раньше не видела. Он подхватил ее подмышки и поднял в воздух, как перышко. Поцеловал ее в нос, широко улыбнулся, поставил на землю и, ничего не сказав, ушел.

Опускаясь, Мадлена почувствовала, как ее юбка вздулась.