Мальчишки - [3]

А дни идут, стекают медленные, как капля по стеклу.

…Вьюга принялась с ночи. Яростно дула, высвистывая над крышей. В окно глянешь — бело, ничего не видать.

Поднялась Лизка рано, супу похлебала, закуталась в материн платок и в школу. Ванька у дома стоит — одни глаза, портфель под мышкой, руками хлопает.

— Ты чего, Вань?

— Жду…

— Кого?

— Тебя. Ветру больно много нынче. Вьюга… Вдвоем вроде бы сподручней.

Поначалу шли ходко, потом сбились с дороги, заплутались в снегах, взялись за руки — легче.

— Силов у тебя хватит? — спрашивает Ванька и дует в варежку.

— Хватит…

— А то давай посидим чуток…

Опять идут. А ветер будто хлещет землю, и она разлетается белой пылью.

Промерзшие ввалились в школу, отогревались у печки. Тихо в школе. Опоздали. Прошли по коридору к учительской, сели на пол и прыснули в кулачки.

Вдруг Лизка услыхала:

— Эта косенькая, — в учительской говорили двое, — злая такая. Глаза как-то к носу глядят. Не ладится у нее с учебой. Глаза, что ли, не туда глядят. И вот сегодня ее нет опять.

— Вьюга.

— Да, вспомнила, зовут ее Лизка-косюка… Все так ее зовут.

Ванька снял малахай и тоже напряженно вслушивался.

— Тяжелый характер. Не знаю, что с ней делать. Главное — злая. Вы понимаете, злая, и глаза такие странные…

Лизка вскочила, прижала портфель к груди и понеслась к двери. А Ванька вслед, остановился — малахай забыл. Вернулся, распахнул дверь, задохнулся, увидав учительниц.

— Вы… вы… вы, — больше и слов не было. Передохнул, а потом выпалил: — Сами вы косые. — И помчался за Лизкой.

Догнал, взял за руку. Опять идут по вьюге. Ветер хлещет по горячим щекам. У Лизки слезы замерзли на ресницах.

— Ты это… не реви, — убеждает Ванька. — Пускай их.

— Не пойду больше в школу.

— Пойдешь. Да мы им все стекла повышибаем.

— Косая я, Вань. — И Лизка крепко сжала Ванькину руку.

— Сказывают, больница такая есть. Очки там выдают. И тебе дадут. Чего еще…

— Зубы выпадут, — совсем как Сонька, говорит Лизка и то ли улыбается, то ли морщится — ветер, не разберешь.

Теперь по вечерам Ванька важно стучит в Лизкину дверь, долго скребет о порог валенками, и садятся они с Лизкой за стол и раскладывают тетради.

А по свежему, слепящему от снега утру, когда деревня едва просыпается и над крышами робко тянутся дымки, Ванька с Лизкой быстро шагают по дороге в школу. В лугах нескончаемо бело, только роща выдирается из снега колючими кустами.

Когда Лизка оборачивается назад в свое детство, она видит только луга, словно больше и не было ничего, одни луга, разлившиеся зеленым морем.

Стала Лизка круглее в плечах, волосы заплетает в одну косу, и улыбка у нее выходит строгая — едва-едва вздрагивают уголки губ.

Проносится Лизка по лугам к Большому озеру, коса летит по ветру. Оглядывается по сторонам — боязно одной, а раньше не боялась, и скидывает платье. Долго стоит на солнце, осматривает себя и точно вся наполняется солнцем, светится. Вдруг вскрикивает отчего-то и плашмя падает в воду. Ныряет в черную глубь, шумно отплескивается, выбиваясь наружу — чудится, что кто-то ходит по дну озера.

Отжимает Лизка волосы, натягивает на влажное тело платье и идет собирать голубику по берегу, поет.

Снова купается.

Вылезла из воды, отдышалась и вздрогнула — в кустах шиповника сидел Ванька и, выпучив глаза, испуганно глядел на нее — лицо красное, веснушек даже не видно.

Завизжала Лизка, закрылась платьем и бежать — только пятки замелькали. А Ванька кричал что-то в спину, и голос его летел вслед, ударял Лизку по ногам.

И так хорошо стало Лизке оттого, что Ванька следил за ней, что в груди собралось столько воздуху, даже не передохнешь, и сердце колотится.

Вбежала в избу, схватила ведра и к колодцу.

Любила Лизка идти по деревне, неся на плечах коромысло с полными ведрами — словно золото несет, не уронит ни капли, ставит голень к голени и стройная плывет куда-то, и не скажешь, что в ведрах обыкновенная колодезная вода, пахнущая землей и травой.

Только иногда вечером, когда Лизка скользит быстрой иглой, вышивая себе кофточку гладким крестиком, стукнет в окошко Сонька, позовет:

— Пойдем, Косюка, у бревна потанцуем…

Кольнет где-то глубоко-глубоко в самое сердце — «косюка», ответит тихо:

— В другой раз, Соня. — И слушает, как зазывает гармонь, растекаясь по черным улицам деревни. Опять скользит иглой Лизка, а сама будто там, у крупного бревна, рядом с Ванькой сидит и тоже поет.

А Ванька танцует с Сонькой, тяжело переступает ногами, потеет спиной и шумно дышит.

— Медведь, все туфли оттоптал, — смеется Сонька. Она ленту вплетает в волосы, чтоб «покрасивше» быть и пояском затягивается, чтоб постройней.

Махнет Ванька рукой:

— Пойду я… Не умею.

— По-эт… — язвит Сонька. — Ты бы про меня чего-нибудь сочинил. Иль не хочешь?

— Отчего. Могу.

Ванька спускается к озеру, закуривает, обжигая пальцы спичкой, и долго о чем-то думает, шепчет. Потом, разом поднявшись, идет к дому, усаживается за стол и царапает пером:

Свет в окне твоем

для меня горит.

Мы пойдем вдвоем

по лугам.

Перечитает, распахнет окно.

По деревне в редких огоньках окон крадется ночь. Ванька снова старательно целится пером.

Ночь-то черная

ляжет бархатом…

В доме все спят. Ванька выпрыгивает в окно. Пробирается в сад, собирает в кулак цветы и кошачьим шагом, через улицу, неслышно крадется к Лизкиным окнам. Уголком глаза следит, как Лизка вышивает под низкой лампой, раздумывает и кладет на подоконник цветы.