Мальчик на главную роль - [31]
Павел Андреевич смотрел вперёд на несущуюся навстречу дорогу, и ему не было страшно. На лице его застыла улыбка. Поток машин делался всё больше, а они неслись всё быстрее. Павел Андреевич повторял про себя все движения, которые делал Михаил Иванович, превратись как бы в его незримого дублёра. И вдруг он услышал громкий стон и почувствовал, как их машину начинает заносить налево, навстречу несущемуся потоку. Он мгновенно повернулся и увидел, что Михаил Иванович одной рукой держится за сердце, а второй с трудом удерживает руль. Скорее инстинктивно, чем сознательно Павел Андреевич подхватил руль и стал поворачивать вправо. До педали ему было не достать, мешали ноги Михаила Ивановича, и он повернул ключ, выключив зажигание. Мотор заглох, и некоторое время «лихтваген» катал по инерции, пока не остановился на обочине с правой стороны дороги. Мимо неслись машины, и первой мыслью Павла Андреевича было остановить кого-нибудь и просить помощи. Но Михаил Иванович медленно разогнулся и побелевшими губами с трудом выговорил:
— Помоги подвинуться… а сам садись за руль… Контрольный пост… там вызовут скорую. Что-то мой мотор забарахлил. — Он пытался улыбнуться, но получилась гримаса.
Павлу Андреевичу казалось, что Михаил Иванович умирает. Он почувствовал, что и у него самого останавливается сердце.
Михаил Иванович опять громко застонал, лицо его исказилось от боли. Павел Андреевич выскочил из машины, обежал её и, открыв дверь водителя, вновь забрался в машину. Там он подсунул руку Михаилу Ивановичу под спину и помог ему передвинуться. Дальше он действовал автоматически, по привычке, выработанной в течение многих лет вождения автомашины. Тяжёлая громада — «лихтваген» — тронулась с места и помчалась по дороге на предельной скорости. «Только бы успеть, только бы успеть вовремя!» Больше ни о чём Павел Андреевич думать не мог, он слился с машиной, стал её частью. Он выжал полный газ и стал обгонять впереди идущий транспорт. Он включил фары, нажал сигнал… и вдруг раздался протяжный, низкий, долгий звук, чем-то напоминающий собачий лай. Это гудел старинный гудок «линкольна». И была в этом звуке такая неожиданность, такая тревога, что он насторожил весь транспорт. Гудок ревел непрерывно, словно взывал о помощи своему хозяину, и в ответ ему уступали путь все, кто находился на дороге.
Павел Андреевич вспомнил наконец, что в кармане у него лежит тюбик с валидолом. Уже давно не выходил он на улицу без этих таблеток. Он достал лекарство и протянул его Михаилу Ивановичу.
— Спасибо, браток, — шевельнул губами Михаил Иванович.
Через несколько минут ему полегчало.
Павел Андреевич держался за руль с неистовым ожесточением. Ничто, наверное, не могло разомкнуть его пальцы, сцепленные на баранке. Ему казалось, что не он ведёт автомобиль, а автомобиль с огромной скоростью выводит его из тёмного лабиринта, в котором он, слабея и теряя силы, блуждал последние годы.
— Ну, вот и отошло, — вздохнул рядом Михаил Иванович. — А я уж испугался. Первый раз у меня такое. Видно, и мне пора таким угощением запасаться.
И он повертел в руках тюбик с валидолом.
Глава двадцать шестая, в которой исчезает ковбойский костюм
Я вообще-то на съёмки с уроков не отпрашиваюсь, но на первую ковбойскую съёмку у Натальи Васильевны попросился. Я за костюм беспокоился. Там столько всяких приклепок и застёжек, ремней разных, что я, хоть и разобрался, что к чему, всё же решил заранее одеться. А то Глазов, если увидит, что я опаздываю, напустится со своими умозаключениями. Он про других очень быстро умозаключения делает. На каждого своё умозаключение… На меня, например, что я нервный.
— Я, — говорит, — тебя раскусил, у тебя всё от нервов. Так что из тебя актёр может получиться. Плох тот, у которого всё от головы. С головой надо в бухгалтеры идти. Актёру голова не нужна.
— А куда же шляпу надевать? — спрашиваю.
— На парик, — говорит.
А сам париков не любит и называет их скальпами.
Наталья Васильевна, когда я попросился раньше с уроков, спрашивает:
— Интересно с Глазовым работать? Он вообще-то как человек что из себя представляет? По телевизору-то он выступал в дискуссии очень остро. А в жизни?
А почём я знаю, как он в жизни! Я плечами пожал, и Наталья Васильевна разрешила уйти с двух последних уроков.
В костюмерной Елизаветы Ивановны не было. Костюм висел на кронштейне. Отдельно лежал мешок с широким ремнём и двумя пистолетами с длинным узким дулом. Пистолеты были настоящие, тяжёлые, из воронёной стали, но старые, правда. Я прицелился в зеркало, а тот, кто торчал в зеркале, прицелился в меня. Мы одновременно спустили курок, и вошла Елизавета Ивановна.
— Видел, какие я тебе лампасы из звёздочек сделала?
С двух сторон на штанах были вклёпаны медные шляпки. Полоски из этих шляпок и правда были похожи на лампасы.
— Это я в американском журнале увидела. Правда, хорошо?
— Ещё бы!
Я заторопился в павильон, думал, по-настоящему снимать будут, а оказалось, что это только проба. Глазов сначала посмотреть хочет, как я получусь на экране.
После съёмки я пошёл переодеваться. Бац — а костюмерная закрыта. Это теперь уже выяснилось, что Елизавета Ивановна меня ходила искать. А тогда ведь я думал, что она вовсе ушла и про меня забыла.
