Мальчик на главную роль

История, которую я хочу вам рассказать, началась обыкновенным весенним днём. Едва я добрался до Кировского проспекта, как хлопьями повалил мокрый снег. Он таял, не долетев до асфальта. По мостовой бежали весенние ручьи, а над ними бушевала метель. Можно было переждать её, укрывшись в кондитерской на углу Горького и Кировского, но я торопился на студию.

Шёл третий месяц, как мы работали над фильмом «Мальчишка с окраины». Правда, пока фильм существовал только в виде таблички, прикреплённой к двери комнаты, где размещалась наша съёмочная группа. За дверью совершалась напряжённая подготовительная работа. Это было счастливое время, когда сценарист ещё доволен режиссёром, режиссёр ещё доволен сценаристом и съёмочная группа дружно верит в то, что фильм будет замечательным.

И сценарий у нас хороший, и с режиссёром нам повезло, а вот исполнителя главной роли до сих пор нет.

Режиссёр фильма Сергей Глазов уже давно начал подыскивать мальчишку на главную роль. Смотрели ребят в школах и в Домах пионеров. Наконец дали объявление по радио.

В первый же день, назначенный для записи, двор студии заполнила толпа мальчишек. Стриженые и длинноволосые, тощие и толстые, маленькие и большие, они толпились во дворе, галдели, глазели по сторонам и приводили в отчаяние помощников режиссёра, пытавшихся установить очередь и составить списки.

За три дня ассистенты просмотрели около тысячи ребят. Из них несколько человек было отобрано для пробной съёмки. Глазов видел этих ребят, но ни один из них ему не нравился. В одном режиссёра смущала природная робость, в другом не нравилось нахальство, в третьем ему нравилось всё, но он был переросток.

Впрочем, все эти поиски ко мне никакого отношения не имеют. Я — оператор и занят сейчас выбором натуры. Вместе с художником мы ищем места будущих съёмок, рыщем по окрестностям Ленинграда и прикидываем, как будут выглядеть эти места весной, летом и осенью.

Художник всегда опаздывает. Вот и сегодня я долго ждал его у директора картины. Я покуривал трубку и наблюдал, как с моего плаща стекают капли дождя и собирается под вешалкой небольшая лужица. За столом сидел Яков Ильич, директор картины, и жаловался мне на свою жизнь:

— Разве могу я ехать в отпуск? Пусть даже на две недели! Смета не утверждена, актёров нет. А через неделю худсовет. Ты мне скажи, как можно отдыхать в таких условиях?

Яков Ильич замолчал. В комнату влетел весёлый и энергичный Сергей Глазов.

— Опять полный двор мальчишек! Этих посмотрим — и пока хватит! А завтра будем пробовать Юру Пушкова!

С появлением Глазова всё вокруг наполнилось энергией, даже, кажется, воздух в тесной комнате пришёл в движение, образуя лёгкие сквозняки.

Ассистент Валечка, которая разговаривала по телефону, повесила трубку и сказала Глазову:

— Отобрали тридцать мальчишек, они во втором павильоне.

Глазов бросил на стол пальто, шапку, махнул Валечке рукой — идём! — и выбежал из комнаты так же стремительно, как вбежал.

— Надеюсь, — сказал Яков Ильич, — сегодня, наконец, найдут мальчишку. И смету, наконец, утвердят тоже. Иначе я застрелюсь! — И вдруг, спохватившись, обратился ко мне: — Владимир Александрович! А кого, между прочим, ты здесь ждёшь? Если художника, то напрасно. Митя звонил и просил тебе передать, что не приедет. От ваших вчерашних путешествий он заболел и теперь лежит с горчичниками на пятках.

— Не люблю отступать от намеченных планов, — ответил я. — Дай мне машину, поеду на выбор натуры сам.

— Машину? Для тебя? Послушай, Лямин, я готов дать тебе машину. Но сегодня нет ни одной. Всё забрал «Великий год». У них большая массовка.

— Вчера тоже всё забрал «Великий год».

— Да, — согласился Яков Ильич, — и вчера тоже. Но зато завтра у тебя будет сколько угодно машин.

— Очень хорошо, что ты не заставил меня просидеть здесь часа четыре, прежде чем сообщить эту новость. Но всё же я поеду сегодня. Городской транспорт, слава богу, работает.

Я поднялся, натянул плащ и без всякого энтузиазма потащился к выходу.

…Возвращался я поздно вечером. Когда автобус дошёл до Стрельны, мне захотелось ещё раз взглянуть на давно знакомую рыбацкую деревушку. В пелене мокрого тумана деревушка показалась мне скучной, и я не задержался в ней долго. Усталый, сел я в трамвай и тихо подрёмывал на заднем сиденье. При въезде в город трамвай начал заполняться людьми. Освещённый изнутри тёплый вагончик медленно полз в неуютном пространстве новостроек. Мягко покачивало. Сквозь дремоту возникали в моём сознании то будущие кадры фильма, то обрывки случайных разговоров, то лица знакомых, вписанные в только что «осмотренный» пейзаж.

Очнулся я от перебранки.

— Безобразие, — тяжело дыша и отдуваясь, говорил румяный толстяк. Он едва умещался на маленьком боковом сиденье. — Всё он видит и слышит, а только не научен как надо!

— Их ничему теперь не учат, — взвизгнул кто-то позади меня.

Вскоре я понял, что весь этот шум поднялся из-за мальчишки, не уступившего места пожилой женщине. Женщина стояла рядом с ним, держась за поручни. Она молчала. Её серое лицо было непроницаемо. Мальчишка тоже молчал. Он втиснулся в скамейку, вздёрнул угловатые плечи и, почти свернув шею, уставился в окно. Он делал вид, что никого не слышит и не видит. А может быть, он действительно не слышал и не видел?