Мальчик на главную роль - [5]

Я дотронулся до Алёшиной руки, и мы пошли дальше. В павильоне одиноко расхаживал Глазов.

— Ну что, будем знакомиться? — спросил я и рассказал Глазову о нашей встрече.

Алёша рассматривал Глазова так, как будто это он, Алёша, выбирает Глазова в герои своего фильма. Ему, кажется, не понравились кожаные заплаты на штанах режиссёра, во всяком случае, он долго исследовал их, оттопырив презрительно нижнюю губу.

Я закончил свой рассказ:

— И вот рекомендую: Алёша Янкин.

Алёша вздёрнул угловатые плечи и нехотя вынул руки из карманов брюк.

— Понятно, — сказал нараспев Глазов. — Ты чего раньше не приходил? Мы тут тебя искали, а ты где был?

— Меня? — удивился Алёша.

— Ну конечно, тебя. Кого же ещё! — сердито сказал Глазов.

Алёша, дёрнул плечами: мол, так тебе и поверили, держи карман шире…

Глазов усадил Алёшу, сам сея напротив и снял очки.

— Жил-был мальчик. Вроде тебя. Парень ничего, но большой сорванец. Ему, видишь ли, хотелось быть героем. Но как быть героем, он не знал…

…Пока Глазов посвящал Алёшу в киноактёры, я заглянул в костюмерную — узнать, готовят ли Балашова, и сразу увидел его. Он стаскивал с ноги сапог и тихо посапывал.

— Жмут, проклятые, — сказал он, не поднимая головы. — Валечка обещала другие поискать. У тебя сигаретки не найдётся?

Я показал трубку.

— Трубишь, — буркнул Балашов и принялся за второй сапог. — Чёрт вас разберёт, киношников! Вызываете на роль сразу двух артистов, будто одного Северцева вам мало, сапоги даёте узкие… Вот сейчас пойду с Северцевым сапогами меняться.

Я осторожно прикрыл дверь и в коридоре столкнулся с Валечкой. Она бежала с сапогами в костюмерную.

— Ты что же двух артистов на пробу одновременно вызвала? — спросил я.

Валечка остановилась, запыхавшись, взглянула на меня широко раскрытыми глазами и ответила невпопад:

— Ему сапоги жмут, у него ноги, как у слона. Вот я и бегаю.

Валечка работала на студии год, но всё не могла привыкнуть, что все эти хлопоты о сапогах, потерянном колокольчике, утомительное перелистывание замусоленной телефонной книги с фамилиями актёров, заботы о хранении старинных часов, предоставленных на время съёмок, — это и есть кино. И ей далее обидно становилось, что кто-то за свои пятьдесят копеек, развалясь в кресле, хлопает глазами и даже ругает то, что стоило ей, Валечке, волнений, огорчений и самых прозаических забот.

Сейчас Валечка смотрела на меня довольно бессмысленно и переминалась, как будто ноги её всё ещё не могут остановиться и продолжают бежать.

— Зачем его пригласили? — сказала она. — Он рядом с Северцевым не смотрится даже. И сапог ему не подобрать. А уж мальчишку вы нашли! Неужели Глазов его возьмёт?

Павильон, где была построена декорация «Полицейское управление», наполнился людьми. На операторский кран устанавливалась съёмочная камера. Осветители проверяли прожектора. Плотники под руководством художника передвигали печку.

— Взгляните в камеру, — крикнул мне художник.

Я влез на кран, заглянул одним глазом в лупу и скомандовал:

— Правее. Чуть-чуть левее. Теперь немного вперёд.

Печка передвигалась, пока не встала в предназначенное ей место. После этого я занялся установкой осветительных приборов, по очереди зажигая прожектора и направляя свет на декорацию.

Появился Северцев в эсэсовской форме. Высокий, красивый, элегантный. Улыбнулся, щёлкнул каблуками и выбросил вверх руку в знак приветствия.

— А вам эсэсовская форма идёт, — сказал я, приглядываясь к Северцеву. — Встаньте, пожалуйста, около табуретки.

Северцев подошёл к табуретке, стоящей посередине декорации, и засмеялся:

— Милый, любой костюм надо уметь носить! У меня был случай, когда в одном фильме пришлось надеть костюм магараджи. На съёмке была делегация индусов, так они не верили, что я не магараджа.

Пока я разговаривал с Северцевым, Глазов успел увести Алёшу и вернуться с ним. Теперь мальчик был загримирован, одет в рваный полушубок и большие не по размеру кирзовые сапоги. Он растерянно посматривал вокруг.

— С этим героем мне предстоит сниматься? — спросил с улыбкой Северцев и снисходительно подал Алёше руку.

Алёша вспыхнул и двинул в Северцева ладонью, которую тот поймал с лёгкостью жонглёра.

— Дай-ка твой эскиз, — сказал я художнику Мите и подозвал Алёшу: — Гляди! Узнаёшь?

Трудно узнать в живой акварели ту сухую декорацию, что выстроена в павильоне. Правда, и в павильоне есть стол, табуретка и даже печка, но, если смотреть со стороны, как они неприютно торчат среди металлических вышек павильона! На эскизе — настоящая изба, и всё в этой избе живо и естественно. Точно так же будет выглядеть эта изба и в фильме. Зритель не увидит вышек, балок и перекрытий, которые видим мы с Алёшей. Не увидит их и тот, кто заглянет в глазок съёмочной камеры. Ведь съёмочная камера видит то же самое, что и зритель. Вернее, зритель увидит то же самое, что видно в глазок съёмочной камеры. Поэтому я предлагаю Алёше:

— Лезь на кран, один глаз закрой, а другим смотри в камеру.

Не успел я сказать это, как Алёша, с необычайным проворством скинув рваный полушубок, вытащил ноги из сапог, залез на кран и заглянул в луну. Он смотрел долго и жадно. Наконец оторвался. Неловкая улыбка кривила рот. А мне казалось, что он не умеет улыбаться. Да он и не умел. Кривая, прилепившаяся сбоку рта не улыбка — подобие улыбки.