Мальчик на главную роль - [32]

Вообще-то я и не огорчился особенно. Мне костюм снимать не хотелось, и я думал, что, раз она ушла, это мне повезло. Вот, думаю, приду домой, покажусь отцу в ковбойском костюме! Я уже представлял себе, как отец будет меня рассматривать, и удивляться, и головой качать. А на другой день можно ещё Кирюху привести со школы и Кирюхе показать. Ведь настоящего ковбойского костюма Кирюха никогда не увидит.

От всех этих мыслей и от хорошего настроения я по лестнице кубарем катился, и гардеробщик внизу даже пальто мне не хотел давать. Он говорил, чтобы я по гардеробу прогулялся и остыл. А я пальто схватил, натянул и быстро домой! До трамвая то рысцой бежал, то переходил в галоп. Копыта так и стучали по асфальту. А ног у меня было четыре, а не две.

Прискакал домой, влетаю — свет везде потушен, отца нет, только вода в трубах на кухне урчит. А я ведь представлял, что отец дома сидит, меня ждёт. Неужели опять с Мясником снюхался? Давно я их вместе не видел. Сам он к ним не пойдёт, но если они выследили его, подкараулили около дома, то отец может и пойти. Твёрдости у него нет никакой.

Меня уже костюм не занимал, я думал, куда отец подевался. И уроки мне в голову не лезли, а лезла какая-то чепуха. Например, причастия. При какой части состоят? При военной? Или при медицинской? Почему у них суффиксы такие хрюкающие: «ущ», «ющ»? А если, например, не «идущий», а «идувый», не «поющий», а «певый» — куда было бы красивее. Кое-как я с русским разделался, геометрию начертил, и часы в соседней квартире пробили одиннадцать. Подумал, не пойти ли искать отца, но куда? Гастроном и магазины закрылись.

Я разделся, аккуратно сложил на табуретке костюм и залез в постель. Сначала холодно было, в голове какая-то каша из причастий, а потом, сам не знаю как, я заснул.

Проснулся от удара. Голова кружилась, а в ушах ещё отдавалось эхо. Что же это за удар был? И вдруг меня как осенило — это же дверь входная хлопнула! Но почему же отец не идёт? Прислушался — ни шороха. Тогда рукой в темноте схватился я за свой костюм, а на табуретке пусто.

Я вскочил, зажёг свет. Костюма не было! Это отец взял его и пошёл пропивать с дружками. Я выбежал на лестницу, крикнул:

— Вернись! Вернись!

Кажется, даже шаги его ещё звенели на лестнице. Или в голове у меня звенело. Я скатился по лестнице вниз, выбежал во двор. Нигде никого не было. Шёл мелкий дождь, и было тихо. Отец как будто растворился в воздухе, и напрасно было кричать, звать его, требовать, чтобы вернулся. Я заметил, что стою раздетый и босой.

Дверь в квартиру была распахнута, и я подумал, что по случайности она не закрылась. Я бы тогда не попал домой. В кухне мне показалось, что всё это ерунда какая-то, и что сейчас я войду в комнату, и что костюм лежит на старом месте, на табуретке, таким, каким я оставил его вечером. Ни черта! Он забрал его и ушёл.

Что мне делать? Как я вернусь на студию? Что я скажу Елизавете Ивановне, Глазову? Как встречусь снова с отцом?

Когда я подумал о том, как мы встретимся с ним, и как он посмотрит на меня и улыбнётся своей жалкой улыбочкой, и у меня внутри всё похолодеет от жалости и страха, — тут и начала меня бить дрожь. В конце концов я и вовсе разревелся. Это меня согрело, и я заснул.

Утром вовсю светило солнце. Вставать не хотелось. Не хотелось открывать глаза, осматриваться вокруг и вспоминать обо всём, что случилось ночью. Наоборот, хотелось зажмуриться и лететь в темноту вверх тормашками, только искры из глаз.

Часы за стенкой пробили восемь. Наверно, от того, что надо было встать, меня пробрал немного озноб, но я поднялся, ополоснул под краном лицо и внимательно осмотрел комнату. Никаких следов отец не оставил. Он как будто и не был здесь. Но я уже научился определять отца по исчезнувшим вещам. Так исчезали часы, посуда, ножи и вилки, швейная машинка и ещё много чего. Правда, никогда отец ничего не брал из моих собственных вещей.

В шкафу я нашёл рубашку, купленную с первой получки. Я надел её, завязал галстук и раздумал идти в школу. Снова разделся и полез под одеяло. Тогда и раздался звонок. Я открыл дверь, на лестнице стоял Кирюха.

— Меня Репа в школу не пускает, — сказал он и дёрнул верхней губой, как будто хотел заплакать.

— Заходи! Как это Репа тебя не пускает?

— Он в подворотне стоит, у мусорных баков, и не пускает. Говорит: «Дай открытку, тогда пущу».

— Какую открытку?

— Папину, японскую, с женщиной.

— А тебе что дороже: школа или открытка?

— Школа… — Кирюха пролепетал это, не понимая, что я издеваюсь над ним. А раз он не понимал, то и издеваться уже расхотелось и расхотелось дать ему по уху за то, что припёрся, когда я в школу раздумал идти.

— Только открытки-то уже нет. Папа отобрал.

— «Папа, папа»! — передразнил я. — А ко мне ты чего пришёл?

— Чтобы вместе идти в школу.

— А я как раз не иду.

— Почему?

— Не хочу. У меня сегодня ответственная съёмка. Драку на крыше вагона снимаем.

— Какую драку? Какую? — пристал Кирилл.

Я говорить не хотел, но он так привязался, что пришлось сказать. Поезд идёт на большой скорости. Человек в маске взбирается на крышу вагона. Он подкрадывается ко мне сзади, даёт мне по шее, хочет скинуть меня вниз, прямо под колёса, но не тут-то было! Я подсекаю его, он падает, хватает меня за руки, мы сцепляемся и катимся по крыше. А поезд — тук-тук, тук-тук…