Максим - [6]

— Рита, пожалуйста, — взмолился Максим, — я тебе денег дам!

— Парень, уймись, тут у меня девок много, любую дам, — посочувствовал тот же голос. — Бросай эту ломаку, и денег не надо.

— Отстань! — бросила я. Только вот кому? Пьянице над головой или Максиму? Или обоим?

— Рита, я не могу, не могу больше их видеть, — продолжал молить Максим, провоцируя во мне волну паники. — Ты — можешь. Рита, Риточка, Ритуша, милая, я прошу! Хочешь, на коленях?

— Дурак ты, парень! — заявил пьяный голос, и окно с треском запахнулось, я вздрогнула от неожиданного звука, а Максим плюхнулся дорогими брюками прямо в лужу и обнял мои колени. Сказать, что было неприятно, значит солгать. Приятно. И тошно. И страшно, потому что Максим явно еще более сумасшедший, чем его отец.

— Почему? — спросила вдруг я, уже не совсем соображая, что происходит.

— Не знаю, Риточка, действительно не знаю. Больно мне.

— И мне… — внезапно призналась я, начав таять. Почувствовав, как на глазах выступили слезы, я вдруг поняла — ведь это было первым настоящим чувством после смерти Александра! Мне стало страшно, и и опять черным туманом заклубилось внутри жуткое предчувствие. Как и тогда… В ту проклятую воскресную ночь, когда Александр… Голос Максима так напоминал его, нотки отчаяния такие же, как тогда… А если еще раз? Не пущу, не дам! Не отдам и его, ни за что! И вдруг я заплакала, безнадежно, бесшумно. Потому что больно, или потому что не знала, что делать, может, потому что он был рядом, не знаю. Максим замер. Внезапно он рывком поднялся с колен и обнял меня, прижал к себе крепко-крепко, так что дышать было сложно. А я и не хотела дышать. Продолжая плакать, я прижалась у нему, ответила объятиями на объятие и пила его запах… такой чужой и такой знакомый, забыв обо всем на свете. Он был настоящим! Не как тот Дал, а живым, настоящим! К нему можно было прижаться, сказать что-то! Он слышал, он отвечал мне, он меня чувствовал, он был рядом…

— Испортили нас наши фантазии, погубили, — прошептал Максим. — Сначала отца, потом — меня. Я ведь тогда твою дискету нашел. А как нашел, так и обмер, потребовал у отца сказать, кто ты. Но тот молчал, кричал, что многим пожертвовал для меня. Чем? Мы поссорились. Он что-то орал о снах, и я не выдержал, ушел. А он…

Он, через час… С моста… Сам…

— Максим…

— А потом ты пришла, на те похороны. И я узнал тебя, понимаешь, видел во снах! Я замерла и холодно переспросила:

— Где? Он замолчал и лишь после долгой паузы ответил.

— Не помню… — я не поверила, но промолчала. — Ты мне расскажешь?

— Напишу, — сама того не заметив, пообещала я.

— Я буду ждать, — просто, по-домашнему, ответил мне Максим. И мне вновь стало тоскливо — он сын Александра. Ему тоже больно, больнее, чем мне, а он меня успокаивает… неправильно, все это неправильно… — Нет, сам приду.

— Когда?

— Завтра, — выпалил Максим, мягко меня отталкивая. Сразу же стало холодно, неуютно.

— Я не успею.

— В среду, — ответил Максим. Сегодня было воскресение.

— Хорошо. Слезы на моих щеках высохли, Максим наскоро простился, и мы пошли в разные стороны. Как чужие…

Период траура закончился так же внезапно, как и начался. Я шла по улицам и чувствовала, как ожидание праздника входило в каждую мою клеточку. Внезапно я поняла, чего мне не хватало для нормальной жизни… Почти нормальной… Личного психолога. Желательно сумасшедшего… Как Максим или его отец. Тучи внезапно разошлись, и прямо надо мной мелькнула звездочка.

Моя душа запела. В морозный вечер я была согрета теплом и чувствовала себя по-настоящему счастливой — ведь я опять обрела своего единственного и неповторимого читателя. Пусть даже немного сумасшедшего, но ему я уйти не дам… Ни за что! Откуда взялась эта уверенность?

3

«Тот сон пришел с ясной, по-весеннему теплой погодой. Я так соскучилась по весне, что вдыхала влажный, пахнущий землей, воздух полной грудью… но эти двое все воспринимали иначе. Даже для моего мира они были необычно одеты. Их плащи казались чуть короче тех, что носили люди из моих предыдущих снов, и были сделаны из ярко-синей ткани с богатой вышивкой по подолу. Видимо, эти двое не были бедны, и, судя по отсутствию уже ставших мне ненавистными ошейников, — свободными. Оба казались примерно одинакового возраста, около двадцати, но совершенно разными на вид.

Тот, что спокойно сидел на камне, был тонок, с нежной кожей, которая быстро обгорает, но никогда не становится коричневой, смягченными, как у девушки чертами лица и черными, прямыми, тщательно прилизанными волосами. Второй казался гигантом на фоне друга: огромный и широкоплечий, он имел шикарную мускулатуру, крепкие короткие ноги, богатую золотистую шевелюру, нос картошкой и маленькие глазки. Голос этого богатыря был под стать хозяину: громкий и бесцеремонный. А чего ему, медведю церемонится? С таким не поспоришь…

— Мы где? — спросил медведь. — И чего ты расселся?

— Думаю, — ответил худой.

— Зачем? Хороший вопрос, на мой взгляд. Да и вполне серьезный в устах этого великана. Такие и в самом деле не всегда понимают — зачем другие думают?

— Я сомневаюсь, мой друг.

— Я тоже, — неожиданно сказал великан, усаживаясь на камень рядом с другом.