Максим - [4]

— Сучка! Думаешь, я дура последняя! А нет! Давно заметила, как он по тебе, потаскуха, сохнет! Сказочки твои читает, с сыном на ножах!

И все ты, ты!

— Мама! — принялся успокоить ее стоявший рядом молодой человек, но я уже ничего не видела и не слышала. Меня обливали грязью, обливали незаслуженно, и это в день, когда я потеряла дорогого мне человека! Что я тебе сделала, Господи, что ты со мной так, за что? Все поплыло у меня перед глазами — неужели я, которая знала Александра всего месяц, более ценила его покой, чем жена, родившая ему сына! Стало обидно и за себя и за него, жаль тех лет, что потратил Александр на эту раскрашенную бабу, стало стыдно перед его гробом, стыдно за колкие, грязные слова. Он ведь никогда не бранился, был всегда предельно вежливым и понимающим, интеллигентным… Как же так? Как?

— Стерва крашенная! Сучка! Кошка ощипанная, да я тебя! — жена Александра решила свои слова подкрепить действием и, было, бросилась ко мне, но кто-то ее удержал, не дал сделать и шагу. Мне стало совсем плохо, а реальность вдруг отошла на второй план, оставив в душе тупое безразличие. Если бы она в тот момент на меня набросилась, я бы не стала защищаться, не смогла бы… — Пусти! Это она его убила, она!

— Рита, идем, — внезапно раздался рядом Димкин голос. «Дима, Димочка, откуда ты, родненький, забери меня, — молила моя душа, — Дима, мне плохо, тошно, не могу так… помоги!!!» Говорить я уже не могла, могла только думать, да и мысли были медленными, ведь им надо было пройти сквозь густую жидкость безразличия.

— Риточка, родная, видишь же, что она не в себе, — урезонивал меня Димка, силой отводя в сторону. Лишь после полуминуты до меня дошло, чего он хочет, и я смогла сделать первый самостоятельный шаг. Второй дался мне легче.

— Идем, малышка, идем… — обрадовался успеху Димка. — Я тебя потом к нему отведу, он поймет… Не плачь, хорошая, потом, не здесь… Я прижалась к Димке, дрожа всем телом, встречая каждое новое оскорбление, как удар хлыстом. Но мой спаситель ошибался, я не плакала. Не могла уже плакать, соображать тем более, просто доверилась дружеским рукам, и шла, шла… Куда, зачем, какая разница? А брань летела за нами, постепенно удаляясь — видимо, жену Александра все еще кто-то удерживал, не давал броситься за нами, подтвердить свои слова делом… Я не помню, как мы шли по главной аллее. Припоминаю, что не смела оторвать глаз от черного, недавно положенного асфальта, как чувствовала на себе чужие, насмешливые взгляды, слышала за спиной тихий шепот. Мне казалось, что все перестали замечать даже Александра, а все внимание сосредоточили на мне, облепленной грязью… Помню, что горе в моей душе смешивалось со жгучим чувством обиды.

Опозорили перед всем университетом, и за что? Что я такого сделала?

Пыталась спасти Александра? Пришла проститься с ним? И только? Димка силой всунул меня в свою машину, заботливо защелкнул на мне ремень безопасности, сел на водительское место, на мгновение сжав мою ладонь в своей.

— Все позади, больше не дам тебя в обиду. Все позади… Рука Димы отпустила мою, машина плавно сдвинулась с места. Тут-то меня и прорвало. Так сильно я не выла никогда, даже несколько часов назад, даже после смерти крестной. Димка, остановив у обочины машину, дрожащими руками отцепил мой и его ремни безопасности, обнял меня за плечи, прижал к себе, шепча ласковые слова, гладил мои волосы и мягко покачивал, как ребенка. И тут я вдруг поняла, что это Димка, именно Димка с его улыбочкой и глупой интеллигентностью был для меня другом все эти годы. Тот самый Димка, что так хорошо смотрелся с Ленкой. Мысль о Ленке, которая все же была мне подругой, отрезвила меня, и я начала постепенно приходить в себя. Сколько времени я отдавалась истерике, я не знала, но после внезапной вспышки эмоций стало легче дышать, думать и жить вообще.

— Домой? — спросил Димка, быстро уловив перемену. Я кивнула, и Дима осторожно вывел машину на проезжую полосу.

— Что это она так? — спросил он, когда молчание стало совсем невыносимым.

— Я не знаю, — покраснела я.

— Прости, — прошептал Димка, — конечно, ты не знаешь… Больше я из того дня ничего не помню. И из последующих тоже. Горе обняло меня крепко, так крепко, что не оставалось места для других эмоций. Я ходила в университет, сдавала очередные зачеты, но как-то вяло, без души, хотя сдала все. Помню, как в день похорон заставила себя слезть с кровати, пойти в аптеку и купить белоснежный пластиковый флакон с каким-то лекарством. Аптекарша посоветовала, сказала, что спать буду, как невинный ребенок, без снов. И хорошо, что без снов. Будьте прокляты эти сны! Не хочу его больше видеть! Это он, Дал, во всем виноват! И в тот день я и в самом деле не видела. И в следующий, и через неделю…

2

Приближалось католическое Рождество. Рождество без снега, без настоящей зимы. Магазины незаметно украсились мохнатыми еловыми и сосновыми веточками, везде запахло хвоей, преддверием праздника, улицы стали ярче, насыщеннее. Всем было хорошо, одной мне — неуютно. Ну да ладно, не привыкать к одиночеству. Рождество я собиралась встречать одна — из города уехать не было возможности, приглашать никого не хотелось, идти к кому-то — тем более. Праздника тоже не хотелось. Компьютер перекочевал обратно в угол, а вся бумага была аккуратно сложена в столе — от греха подальше.