Макорин жених - [11]

— Ты что такое сказал? Мне непонятно…

Он, тяжелый, неуклюжий, идет к ней. И Макоре становится жутковато. Она прижимается в угол, скрестив на груди руки ладонями вперед, как бы приготовляясь к защите. Слабым умоляющим голосом произносит:

— Егор, что ты… одумайся…

Он ничего не видит и не слышит, надвигается, как неотвратимая лавина. Макора закрывает глаза…

В это время гремит крылечная дверь, в сенях слышится топот.

— А ну-ка, Макора, угости нас шанежками!

В облаке пара Егор видит смутные фигуры конюхов в дубленых полушубках. Они раздеваются, трут озябшие руки, весело переговариваются.

— И погодушка, будь она неладна…

— Насквозь продуло, кажись. Все печенки-селезенки заледенели.

— Ничего, сейчас Макора нас горячим чаем отогреет. Есть, Макора, чай?

— Спрашиваешь! Макора — девка аккуратная, у нее всегда все в норме…

Конюхи пьют из жестяных кружек крутой кипяток, обжигаются, уплетают за обе щеки румяные шанежки. Егор сидит молча, не смея поднять на них глаза. Ему кажется, нежданные гости поняли, что произошло в избушке перед их приходом, и смеются над ним, Егором, попавшим в такую глупую историю. Он готов бы провалиться на месте, да лавка-то прочная, черт ее побери. А Макора ходит легкая, проворная, угощает конюхов, хлопочет у стола. А глянет искоса на Егора, улыбнется одними уголками губ. И в глазах столько смешинок… Не смотри ты в эти глаза, Егор, не смотри…

3

Перед рождеством в Сузём приехал Синяков. В районе ему строго наказали, чтобы в эти дни ни один сезонник не выехал из лесу. А как их удержишь, если захотят выехать? Синяков обошел все бараки, где разместились сосновские мужики. Настроение было рабочее, о выезде домой большинство и не помышляло. Люди приехали в лес не игрушками играть, а зашибить деньгу, какие уж тут праздники. Синяков заглянул в барак, где жили кулаки. Эти ведь богомольны и хитры. Ждут христова праздника, чтобы улепетнуть. Но кулаки были на месте, все со скорбными лицами ужинали, каждый в своем углу.

— Проверяешь, Федор Иванович? Все наперечет, кулак к кулаку, — сострил кто-то.

Синяков на остроту не откликнулся. Осмотрел барак, постоял, подумал.

— Чтобы ни одному не отлучаться без моего ведома. Ясно? — сказал строго.

— Яснее уж нельзя, Федор Иванович, — послышался опять тот же голос. Синяков повернулся по направлению к нему, поискал глазами говорившего, видимо, не нашел.

— Будет яснее в случае чего. Твердое задание выполнить — раз. Из лесу не выезжать до весны — два. Пустыми разговорами не заниматься — три. Вот вам и весь сказ.

Он вышел из кулацкого барака успокоенный. Все в порядке. И только он сказал или подумал про себя, что все в порядке, как навстречу ему попал Егор на своем Рыжке.

— Ты куда, Бережной? Ведь уже поздновато в делянку-то…

— А я не в делянку, домой.

— Домой? Как так? Ты что — ошалел?

Егор расправил усы рукавицей.

— Чего мне шалеть! Взял да и поехал, не привязанный. Садись, тебя подвезу. Дома-то баба ждет, небось…

— Баба! Я тебе покажу бабу. Заворачивай оглобли!

Синяков ухватил Рыжка под уздцы. Меринок шарахнулся, заплясал. Егор натянул вожжи.

— Отпусти-ка, Федор, подобру-поздорову, без греха…

Рыжко тряхнул головой, вырвался, оглоблей отбросил Синякова в сторону. Егор оглянулся, помахал рукой. Синяков даже побагровел от обиды.

— Ишь ты какой…

4

«Вот я какой! Сам себе хозяин, никому не должен, ничем не связан, — думал Егор, прислушиваясь к скрипу саней. — И Синяков мне не указ. Кланяться не буду, укора не снесу. Захочу — уеду, не захочу — останусь… Нечего ему, Федюне, за мою оглоблю хвататься. А то, пожалуй, поддайся им… Тут Синяков тобой командует, а там отставной псаломщик носом крутит. На меня он, Харламко, горб ломает, извелся совсем человек, одна тень осталась… шире печи. Пущай он на меня не работает, не пропаду как-нибудь, прокормлюсь… Смех и грех, с Харламком поссорился, с Синяковым погрубиянничал… Чего такое со мной делается, неуж я эдакой неуживчивый?..»

Трухтит Рыжко неспешной рысцой, на ходу подхватывает мягкий снег языком, почуяв слабину вожжей, оглядывается на хозяина, будто хочет удостовериться, что тот не потерялся, свалясь с дровен. Егор забыл все, охваченный думами. Вот Макора. Лежит к этой девке Егорово сердце, люба она и всем выдалась. Да не ладится отчего-то у парня с нею. Не отталкивает, не избегает, а к сердцу не подпускает. Как к ней подступиться, не приложишь ума.

Небольшой угорчик на дороге. Озорно взмахнув хвостом, Рыжко пустился в галоп. На повороте сани раскатило, и Егор очутился в пухлом сугробе. Чертыхаясь, он с трудом встал, весь облепленный снегом. Бросился вдогонку за меринком. А Рыжко под угором стоял, как вкопанный, и смотрел на приближающегося хозяина, смиренно мотая головой. Егору показалось, что он с хитрецой ухмыляется.

— Ах ты, шут рыжий!

Он беззлобно хлопнул вожжой меринка.

Глава четвертая ПЛАТОНИДИНО УГОЩЕНИЕ

1

— Егорушко, зайди-ко…

На крыльце стоит Платонида с постно-ласковым лицом, в черном полушалке, повязанном по-монашески, плоская и прямая, как доска.

— Зайди-ко, Егорушко, на часок, на минуточку, для доброго словечка, для тихого уговору.

Бережной мельком глянул на нее, распрягая Рыжка, промолчал. Платонида не отступалась.