Макорин жених - [13]

Ефим Маркович аккуратно положил верхнюю корку пирога на старое место, собрал на столе крошки, с ладони кинул в рот, перекрестился на лампаду, вздохнул.

— Прости меня грешного, спасе милостивый…

Ушел в боковушку, где мокли в деревянном чане кожи, распуская вокруг такую кислятину, что с непривычки не передохнешь. Ефиму Марковичу этот дух нипочем, он к нему привычен. Только тогда и взыграла Ефимова душа, как пахнуло кислой кожей из боковушки. А до того она скорбела и сохла с тех пор, как довелось Ефиму Марковичу раскидать, разворошить старое отцовское кожевенное заведение и уехать подальше от родных мест, поступить на службу приемщиком акционерного общества «Союзпушнина» и сидеть тихо-мирно, не поднимая головы. Ныне, придя к Платониде в дом, женившись на ее перезрелой дочери Мусеньке, Ефим почуял, что можно вернуться на старую дорогу. Угол здесь дальний, место тихое, глуховатое, удобнее такого места не найдешь. Да и теща оказалась прямо клад: толковая, хитрая, расторопная. Она с полвзгляда поняла Ефима Марковича, исподволь, незаметно выпытала, сама намекнула, чем заняться и какую линию гнуть.

Платонида походила по избе, убрала пирог, вымыла стопки, сняла нагар с фитиля лампадки, посидела в горнице. Все размышляла, как лучше подступиться к Егору. Надо его взять в руки, надо. От такого увальня, ежели с ним умело справиться, прав Ефимушко, будет польза. Да и родственник все же, хоть и седьмая вода на киселе. В случае будут придираться — это тоже козырь. Да через него, может, и молокососа Митюшку удастся прищемить, а то парень вовсе отбился от рук. Статочное ли дело — родители с мальчишкой не могут справиться. Ну, к старым да почтенным уважения не стало, куда денешься, время такое. Но и на бога руку поднимают, святых не признают, над божьим именем озоруют. И этот сопляк Митюшка туда же. Надо его взять на притужальник…

Открыв дверь в боковушку, Платонида, поморщилась. К кожевенному духу она никак не может привыкнуть. Пересилила себя, спустилась по скрипучей лесенке.

— Не откладывай, Ефимушко, уговори Егорка-то. Нужен он нам будет со всех сторон. Не тяни, а то уедет опять на лесозаготовки, не повернешь его…

3

Егор ушивал валенки. Из старых обрезков кожи он подбирал запятники, обсоюзку. Лоскутки были разные — и черные, и желтые, и хромовые, и русской кожи, пропитанные дегтем. За этим занятием его застал Ефим Маркович. Егор застеснялся, отложил валенок в угол, чтоб не видно было, занялся цигаркой. От Ефима и это не укрылось. Он с нарочитым интересом взял отложенный валенок и стал рассматривать Егорово мастерство.

— Ловкие у тебя руки, Егор Павлович. Ишь, как навострился — из дерьма козульку стряпаешь. Да, довели мужичков до ручки, нечем катанки подшить.

Егор закашлялся от чрезмерной затяжки, повернулся лицом от света.

— Валенки-то барахло, выбросить бы их надо, да я думаю, в лесу еще потаскаю в оттепель, не что и надо…

— В оттепель, конечно, — согласился Ефим. — Да ты зря ко мне не придешь, свой ведь… У меня есть кожа, добрая. Не только на обсоюзку, вовсе сказать, я бы тебе на полные калоши дал. И подошвенная имеется. Вот погоди-ко, я схожу.

Не дав Егору слова произнести, он юркнул за дверь и через две минуты возвратился со свертком.

— На-ко, соседушко, чего нам считаться, свои люди…

Он развернул сверток. Мягкий, хорошо выделанный товар скрипел под пальцами. Среди «передов» оказался и кусок подошвы. Ефим пощелкал по коже ногтем, взял ее на перегиб.

— Век носиться будет! Своей выделки, на совесть…

Он положил кожевенное добро перед Егором.

— Бери. А буде не хватит, так еще возьмешь. У меня не в потребиловке, паевой книжки не надо…

— Да что ты, Ефим Маркович, убери-ко… С чего это ты меня одолжаешь? Я не нищий, чтобы по миру собирать…

— Какой ты ежистый, Егор Павлович, не пойму я тебя. Со всей душой к тебе, вовсе сказать, по-родственному, а ты… Давай без счет. Заодно нам с тобой надо, свои люди…

Ефим Маркович сел к окну, облокотился.

— Хорошо, соседушка, заживем, когда развернемся вовсю. Ты в колхоз не идешь, верно делаешь. Этот огород на один оборот. Подурят да одумаются. Рассыплется все. Видано ли дело — в одном дому семеро хозяев. Пустая блажь. Вот увидишь, достукаются до ручки и к нам же с поклоном придут. А у нас к той поре и в мошне капиталец будет, и хозяйство раздуем. С умом да с молитвой натворим такого, старики не поверят… Так-то, соседушка. Ты подумай, о чем я говорю. Неволить я тебя не хочу, вовсе сказать, ты сам большой. А подумай и приходи ко мне. По-хорошему да по-родственному и завернем дельце…

Егор курил и курил. Он не поддакивал и не возражал. Слушал. В душе его боролись два чувства. Одно говорило: выгони ты, Егор, этого белоглазого уговорщика. Чего он тебя улещает? Не к добру это, ужли не видишь, какой он липкий человек… А другое возражало: что он лихого тебе сделал? Учит уму-разуму, не на злое наставляет. Мастерством заняться худо ли? Крепким хозяином будешь, горя знать не придется. Кожевенный промысел-наживной. Не отказывайся, Егор…

У Ефима Марковича терпения достаточно, и он твердо усвоил совет Платониды: Егора надо взять в свои руки. Он то красочно расписывал выгоды затеваемого дела, то пугал Егора колхозами, сулил ему всяческие беды и напасти, буде он не прислушается к словам сведущих людей. Егор молчал. И трудно было понять, что у него на душе. Ефим Маркович решил, что на сегодня достаточно. Распрощался. Сверток кож остался в углу на лавке.