Мадам де Помпадур - [66]

Это демонстративное благочестие стало притчей во языцех при дворе. Герцог де Лавальер написал Вольтеру: «Луч благодати нас коснулся, но не до потери рассудка. Тому свидетельство — некоторые перемены. Мы перестали ходить на спектакли, на великий пост трижды в неделю не едим скоромного... те краткие минуты, которые мы можем потратить на чтение, отданы священным книгам. В остальном же мы прелестны, как всегда, и не менее влиятельны, и ведем прежнюю жизнь среди друзей, мыслью о принадлежности к коим я льщу себя».

Аббат де Берни счел уместным поговорить с маркизой, как нянюшка: «Я ей прямо сказал, что этими представлениями она не одурачит ни единой души, и что всякий скажет, что она всего лишь лицемерка, и что раз все это не по-настоящему, то ей скоро самой надоест, и что она уже выглядит достаточно глупо, а то ли будет, когда она опять все забросит — и ой это совсем не понравилось».

А притворялась ли она? Даже самые надежные свидетели, Круа и Люинь, не были в этом уверены. Де Люинь говорит, что маркиза была женщиной болезненной, а плохое здоровье нередко приводит людей к Богу. Он несколько раз повторяет, что она несомненно от души стремилась к обращению и надеялась, что если станет очень горячо молиться, то милость Божья снизойдет на нее. Де Круа был озадачен, видел все противоречия, но зная, что мадам де Помпадур по натуре честный человек, все же думал, что здесь что-то есть. Он часто говорил, что ни разу в жизни не слыхал от нее ни слова лжи. Самое правдоподобное объяснение состоит вероятно в том, что она мечтала об обращении, но была неспособна к нему. Бедняжка была очень несчастна с тех пор, как умерла ее дочь, и видела, как все вокруг находят утешение в вере. Кроме того, она думала, что это создаст между нею и королем новую, еще более прочную связь, а для этого никаких трудов было не жалко, и потому решительно взялась за дело. Конечно, не обошлось и без легкого налета легкомыслия, от которого мадам де Помпадур не могла избавиться, чем бы ни занималась.

Послали за иезуитом отцом де Саси. Маркиза объяснила ему, что желает исповедаться во всех грехах предыдущей жизни, а потом пойти к причастию. Священник отвечал, что это будет нелегко. Орден, к которому он принадлежал, еще не забыл, как совсем скоро после того, как все эти духовные утешения были дарованы Людовику XIV, родился граф Тулузский, вследствие чего королевский исповедник сделался посмешищем всего дверца. Она возразила, что между ней и королем уже нет ничего недозволенного — вот и лестница замурована, осталась одна только дружба, чистая и целомудренная. Тогда святой отец сказал, что поскольку ее скандальная связь с королем была общеизвестна, ей остается только одно — покинуть Версаль и вернуться к мужу. А иначе церковь не сможет поверить, что ее обращение к Боту искренне.

Мадам де Помпадур, зная, что ничем в сущности не рискует, написала д’Этиолю, что хотела бы вернуться к нему. Несчастный, наверное, содрогнулся при мысли об этом. Он вел полную удовольствий жизнь богатого откупщика в окружении любимой женщины и приятелей-собутыльников. Как стесняло бы эту веселую компанию присутствие за каждым ужином кающейся ненарумяненной мадам де Помпадур! Он ответил, что желает ей всяческих благ, но не думает, что они снова смогли бы жить вместе после такой долгой разлуки. Она показала письмо мужа отцу де Саси — ведь не ее же вина, если муж не согласен принять ее назад? Но священник настаивал, что она все равно должна удалиться от двора. Маркиза терпеливо втолковывала ему, что король ни за что ей этого не позволит, даже и говорить не о чем. (Это подтверждает де Люинь, утверждавший, что если бы она в самом деле собралась уехать из Версаля, король никогда бы этого не допустил и что как- то раз маркиза заговорила об этом, и Его величество страшно расстроился и больше не желал и слышать о ее отъезде). Поэтому святому отцу следовало искать другого решения.

Однако у него уже и так были неприятности с самыми суровыми членами ордена. Эта странная кающаяся грешница, по-прежнему появлявшаяся с краской на лице, все еще принимавшая короля в любое время дня и ночи — потайная лестница была не единственной в северном крыле дворца, — едва ли делала честь братству Иисуса. Отцу де Саси следовало прекратить посещать ее. И маркиза, со своей стороны, начала искать кого-нибудь поснисходительнее. Наконец ее приятель Беррье разыскал для нее такого священника, который сказал, что она может и исповедаться, и причаститься, но не публично. Это было не совсем то, чего ей хотелось, но лучше, чем ничего. «Это большое утешение для моей души», — сказала маркиза довольно уныло.

В ее жизни настал трудный и совершенно удручающий период. В последние месяцы 1755 года, год с небольшим после смерти Александрины, король сильно увлекся одной из придворных красавиц, маркизой де Куаслен, принадлежавшей к роковому семейству де Майи — она приходилась кузиной трем бывшим любовницам короля. Мадам дю Оссе описывает, как мадам де Помпадур, находясь в Марли, вошла к себе, в сердцах швырнула на пол муфту и проговорила:

—      В жизни не видала такой наглой особы, как мадам де Куаслен: мы с ней сегодня вечером играли в брелан, и вы представить себе не можете, что я вытерпела. Все с нас глаз не спускали, а мадам де Куаслен два или три раза, глядя на меня в упор, произнесла: «Забираю все!». Я думала, что упаду в обморок, когда она заявила: «Все короли у меня на руках». И видели бы вы, что за поклон она мне отвесила на прощание.