Люкс-мадера-фикус - [5]

Общение мое с Чузыркиным началось с конфуза. Поскольку я считал себя единоличным хозяином половины дома, то тотчас же и выкинул в выгребную яму грязную банку со скорлупой, по всей видимости куриной. И оказалось, поступил опрометчиво: Чузыркин собирал яичную скорлупу как минеральную подкормку для кур.

— Неужто этот идиот выбросил? — возмутился он, стоя у края ямы.

Я сказал, что сделал это я — по неведению. И поинтересовался, о каком идиоте идет речь.

— Да об этом, о Николае, о Квасове, — сердито сказал Чузыркин.

— Но тут нет никакого Николая Квасова, — удивился я. — И не должно быть по условиям нашего с вами договора.

— Да его фактически, будем так сказать, и нету… — замялся куровод. — Он у тебя в зимней кухне базируется.

Зимняя кухня была заперта на ключ, пользовался я летней, расположенной на веранде.

Излишне говорить, что информация о неведомом сожителе мне решительно не понравилась.

— Да ты не переживай, — поспешил успокоить меня Чузыркин. — Он тихий, особенно когда из ИТК вернулся.

— Из ИТК?!

— Из исправительно-трудовой колонии. — И, не зная, чем еще положительно охарактеризовать, прибавил: — А уж когда впадает в оцепенение, его вообще не слышно. Лежит и курит. Что с него взять, с ненормального…

— Он еще и ненормален? — механически переспросил я, задумываясь. О чем — объяснять излишне.

— Ну да! — ухватился за вопрос Чузыркин. — Ведь он такое отчудил восемь лет назад — все Домодедово на ушах стояло!

И тотчас принялся излагать драматическую историю влюбленной пары и двух оставшихся не у дел супругов.

Услыхав имена действующих персонажей, в частности Юлии и Романа, я по ассоциации вспомнил название шекспировской пьесы — в том его виде, как оно было впервые переведено на русский: «Роман и Улита». Улита — Джульетта, греческий вариант — Юлия; Роман — Ромео. Да и страсти в драме Юлии и Романа — не говоря уж о Квасове и Людмиле Федоровне — по своему накалу показались мне тоже достойными темперамента английского драматурга.

Вдруг Чузыркин прикусил язык. Во двор вошел незнакомец — высокий, седой, коротко стриженный, лет пятидесяти. Одет он был в серый костюм в полоску и вишневый галстук, в одной руке нес дипломат, перехваченный проволокой, в другой — пластиковый пакет, скорее всего с продуктами. Увидев нас, сухо поздоровался, достал с притолоки самопростейший ключ и отомкнул дверь, как я понял, в зимнюю свою кухню.

Чузыркин, сославшись на дела, улизнул к себе, а минут этак через десять незнакомец вышел во двор уже в спортивном трико и с мокрыми волосами. Теперь морщины на его загорелом лице были сложены в самую что ни на есть приветливую улыбку, глаза смотрели ясно, доброжелательно.

— Не буду темнить, — произнес он сиплым, прокуренным голосом. — Я Квасов Николай Иванович. Можно просто Коля.

Он протянул ладонь, покрытую ороговевшей кожей, по твердости не уступавшей наждаку.

Я назвался одним именем, без отчества и фамилии, пожал «наждак».

— Чузыркин сказал, что тут будет жить не то профессор, не то продюсер, а я гляжу — нормальный мужик, — заметил он. — У нас на зоне таких уважали. Так ты профессор или продюсер?

Я тоже не стал «темнить», честно сказал: писатель.

С достоинством откланявшись, он скрылся за дверью кухни. Вскоре оттуда послышался богатырский храп.

— Теперь фактически неделю ты его не увидишь, — заверил меня появившийся вновь Чузыркин. — А то и две. Ну разве что ночью, когда в дежурный магазин пойдет. Или поутру — в туалет. Так что живи, будем так сказать, спокойно!

Спокойно ли, беспокойно ли — ничего другого мне и не оставалось, деньги по неопытности я заплатил вперед.

Одичав в Москве без живой природы, лишенный радости мышечного труда, я с азартом взялся за обустройство быта. С утра до вечера, да и ночью тоже, мысли мои витали не вокруг фабулы и сюжета давно задуманного романа, а исключительно вокруг дачных преобразований. Я размышлял, как усовершенствовать люфт-клозет, что предпринять, чтобы дверь на веранду отворялась плавно, без скрежетания о половицы. Разделочный столик возле плиты сколочен был на живую нитку — следовательно, нужно было укрепить столик. В починке нуждались и стулья, и табуретки. Также надо было зашить хоть бы тем же штапиком щели в стенах веранды, перевесить светильники, прибить крючки, заменить прокладку в водопроводном кране — да мало ли дел в хозяйстве!.. Я вкопал стол под яблоней, установил скамейку, наладил уличный рукомойник. Чузыркин, поначалу ревниво отнесшийся к моей самодеятельности, смекнул, что она ему только на руку, и, когда я удачно вписал каменную ступеньку к хозяйственному сараю, удостоил искренней похвалы:

— Люкс-мадера и даже фикус!

Николай Иванович признаков своего присутствия не подавал. Чузыркин ворчал все более недовольно:

— Сколько можно в оцепенении находиться!

Седьмое или восьмое утро моего дачного времяпрепровождения ознаменовалось гирляндами вывешенных на просушку пиджаков, брюк, рубашек, всевозможного исподнего, простыней, пододеяльников (кажется, висело и само одеяло).

Ночью до меня доносились какие-то звуки, связанные с водой: что-то булькало в зимней кухне, переливалось из емкости в емкость, что-то, похоже, жамкалось и шлепалось с сырым чавканьем. Во сне я не понял природу звуков, теперь же все встало на свои места.