Людовик XIV и его век. Часть вторая - [37]

Франсуаза была окрещена католическим священником. Ее крестным отцом стал герцог де Ларошфуко, отец автора «Максим», а крестной матерью — Франсуаза Тирако, графиня де Нёйян. Спустя несколько месяцев после рождения девочки г-жа де Виллет, сестра Констана д’Обинье, посетила его в тюрьме и, тронутая бедственным положением несчастного семейства, увезла племянницу в замок Мюрсе, где та провела затем несколько лет. Но спустя какое-то время, когда узника перевели по его просьбе в Шато-Тромпет, г-жа д’Обинье потребовала вернуть ей дочь.

Малышке было четыре года, когда она играла в этой тюрьме с дочерью тюремщика, имевшего в своем домашнем хозяйстве серебряную посуду, и подруга упрекнула ее, что она не так богата, как та.

— Это правда, — сказала в ответ маленькая Франсуаза, — зато я дворянка, а ты нет!

Наконец, в 1639 году д’Обинье вышел из тюрьмы; но, поскольку он не пожелал отречься от кальвинизма, ему не удалось добиться от кардинала Ришелье позволения жить во Франции, и он был вынужден уехать на Мартинику. Во время плавания девочка заболела и впала в летаргический сон, так что врач признал ее мертвой. Ее уже собирались бросить в море, как это принято делать по правилам погребальной церемонии на борту судов, как вдруг мать, наклонившись, чтобы в последний раз поцеловать свое дитя, ощутила слабое дыхание на ее устах и чуть слышное биение сердца и, обезумев от радости, унесла ее в свою каюту, где ребенок, лежавший на коленях матери, открыл глаза. Малышка Франсуаза была спасена.

Спустя два года, на Мартинике, когда мать и дочь, сидя на траве, собирались выпить чашку молока, они услышали в нескольких шагах от себя легкий шум, сопровождавшийся пронзительным свистом. То была змея, которая подползала к ним с высоко поднятой головой и сверкающими глазами, привлеченная запахом молока. Госпожа д’Обинье схватила дочь за руку и поволокла ее за собой. Однако змея, вместо того чтобы преследовать их, остановилась у чашки, выпила молоко, которое там было, и уползла обратно. Вне всякого сомнения, десница Божья оберегала этого ребенка.

Тем временем, когда стараниями г-жи д’Обинье дела бедных изгнанников на Мартинике начали поправляться, ее мужу пришла в голову роковая мысль послать жену во Францию, чтобы узнать, нельзя ли спасти какую-нибудь часть его имений, находившихся под секвестром. В отсутствие жены Констан д’Обинье пустился в игру и проиграл все свое новое состояние, так что, когда г-жа д’Обинье, ничего не достигнув во Франции, возвратилась на Мартинику, она застала его совершенно разоренным уже во второй раз.

У них не оставалось ничего, кроме жалованья обычного чиновника, да и то, под это жалованье они набрали столько долгов, что, когда Констан д’Обинье в 1645 году умер и его жена решила вернуться в Европу, ей пришлось оставить свою дочь в залог их главному кредитору; но тому вскоре надоело кормить девочку, и он отослал ее во Францию. Юная Франсуаза высадилась в Ла-Рошели, где мать узнала о ее прибытии, не будучи извещена о ее отъезде с Мартиники. Госпожа д’Обинье была теперь беднее прежнего, и г-жа де Виллет, которая уже брала на себя заботу об этом ребенке, попросила ее дать ей Франсуазу во второй раз. Мать согласилась на это с большим страхом, ибо она опасалась, что, находясь в руках г-жи де Виллет, которая была кальвинисткой, ее дочь сменит веру. И действительно, спустя какое-то время эти опасения сбылись: ее дочь стала кальвинисткой. Но тогда г-жа де Нёйян, крестная Франсуазы, состоявшая при Анне Австрийской, выхлопотала повеление удалить девушку из дома ее тетки и забрать к себе, где в ход было пущено все, чтобы вернуть Франсуазу в католическую веру. Однако просьбы, увещания, духовные беседы — все было бесполезно: та, что стала впоследствии зачинщицей отмены Нантского эдикта, начала с того, что была мученицей за веру, которую ей предстояло преследовать.

Госпожа де Нёйян решила одержать над ней победу с помощью унижения: на девушку были возложены самые ничтожные домашние обязанности; именно она хранила ключи, следила за тем, как отмеряют овес лошадям, звала слуг, когда в них возникала надобность, ибо в те времена звонки еще не вошли в употребление. Более того, г-жа де Нёйян, дама весьма скупая, держала ее в смертельном холоде. Однажды Франсуаза чуть было не задохнулась от горячих углей, которые она принесла в медном сосуде, чтобы согреть свою комнату. Этот случай заставил мать забрать ее и поместить в монастырь урсулинок в Ньоре. Однако ни г-жа де Нёйян, которую она покинула, ни г-жа де Виллет, которая опасалась ее возвращения в католическую веру, не пожелали оплачивать ее пансион.

Наконец, побежденная куда более нуждой, чем настояниями своей матери, и полагаясь на уверения своего духовника, что тетка, которую Франсуаза обожала, не будет, несмотря на свою ересь, осуждена на вечные муки, она приняла католичество.

Урсулинки держали ее у себя целый год, но, видя, что, против их ожидания, г-жа де Нёйян и г-жа де Виллет остались неумолимыми, они выставили ее за порог своего монастыря. Бедная девушка вернулась к матери лишь для того, чтобы увидеть, как та умрет у нее на руках, удрученная горестями и нищетой. Сломленная горем, Франсуаза три месяца не выходила после этого из своей маленькой комнатки в Ньоре, размышляя, не лучше ли ей отправиться в могилу вслед за матерью, наложив на себя руки, чем пытаться продолжать идти по жизни, где все, казалось, обращалось для нее в непреодолимые преграды. Она уже подошла к этому крайнему пределу сомнения и отчаяния, когда г-жа де Нёйян, тронутая ее великими бедами, забрала ее и поместила в монастырь урсулинок на улице Сен-Жак, где девушка впервые причастилась. Затем г-жа де Нёйян переехала в Париж и на прежних условиях взяла ее в свой дом.