Людовик XIV и его век. Часть вторая - [30]

Вернувшись к себе, мадемуазель де Монпансье застала там г-жу д’Эпернон и г-жу де Шатийон, пришедших посетовать вместе с ней на то, что ее вынуждают покинуть Тюильри, это превосходнейшее жилье, и поинтересоваться у нее, куда она намерена переехать.

— В Арсенал, — ответила мадемуазель де Монпансье.

— Ах, Боже мой! — вскричала г-жа де Шатийон. — И кто же подал вам такой совет?

— Господа Виоль и Круасси.

— Да они с ума сошли! — не выдержала г-жа де Шатийон. — С какой стати вам переезжать в Арсенал? Вы что, думаете строить баррикады? Вы полагаете, что сможете противостоять двору в том положении, в каком теперь находитесь? Выбросьте все это из головы и думайте лишь о том, где устроить себе убежище! Поверьте мне, герцог договаривался относительно себя, но одного себя; он даже сказал, я знаю это из верного источника, что он не несет за вас ответственности и, напротив, оставляет вас на произвол судьбы!

Весь день прошел у принцессы в поисках пристанища. Два десятка различных квартир было предложено на обсуждение и отвергнуто. Вечером, так ни на что и не решившись, мадемуазель де Монпансье отправилась ночевать к г-же де Фиески.

Однако, несмотря на слухи, которые ходили по поводу герцога Орлеанского и которым вся его прошлая жизнь придавала достоверность, никакого договора с ним заключено не было, и не потому, что герцог не предлагал его, а потому, что на этот раз король, точнее его совет, не захотел его подписать. И в самом деле, утром 21 октября герцог Орлеанский получил от его величества письмо, которым ему предписывалось покинуть Париж.

Стоило герцогу прочитать это письмо, как он тут же, не говоря никому ни слова, отправился во Дворец правосудия, чтобы убедить Парламент, что он не заключал никакого договора, что он никогда не отделял своих интересов от интересов достопочтенной корпорации и готов погибнуть вместе с ней.

Поскольку никто в Парламенте не знал о том, что произошло, герцога поблагодарили, и он вернулся домой в чрезвычайно скверном настроении, пытаясь отыскать кого-нибудь, на кого можно было бы свалить вину за свои невзгоды.

Именно в это время мадемуазель де Монпансье приехала в Люксембургский дворец и вошла в кабинет герцогини Орлеанской, где в это время находился Гастон.

— Ах, Боже мой, сударь! — воскликнула она. — Правда ли, что вы получили приказ покинуть Париж?

— Получил или не получил, какое вам до этого дело! — ответил герцог. — Я не обязан давать вам отчет!

— Ну а я, — спросила принцесса, — можете вы сказать, буду ли изгнана я?

— По правде сказать, — промолвил герцог, — в этом не было бы ничего удивительного! Вы вели себя достаточно дурно по отношению ко двору, чтобы ожидать от него подобного обращения. Возможно, это научит вас не следовать в другой раз моим советам!

Как ни хорошо знала мадемуазель де Монпансье своего отца, этот ответ на какую-то минуту привел ее в замешательство. Тем не менее она пришла в себя и, улыбнувшись, хотя была очень бледна и внутри у нее все кипело, промолвила:

— Сударь! Я не понимаю сказанных вами слов; ведь когда я была в Орлеане, это было сделано по вашему приказу. Правда, я не имею его в письменном виде, поскольку вы дали его мне устно, но у меня есть ваши письма, весьма, признаться, любезные, в которых вы хвалите мое поведение!

— Да, да, — забормотал герцог, — поэтому я и не говорю об Орлеане! Но ваши подвиги у ворот Сент-Антуан, неужто вы думаете, что они не навредили вам при дворе? Вы были очень рады разыгрывать из себя героиню и слышать, как все кругом говорили, что вы дважды спасли нашу партию. Так вот, теперь, какая бы беда с вами ни случилась, вы можете утешаться, вспоминая о полученных вами похвалах!

Мадемуазель де Монпансье вполне могла бы растеряться, если бы хоть что-нибудь со стороны отца способно было смутить ее.

— Я не думаю, сударь, — сказала она, — что служила вам у ворот Сент-Антуан не хуже, чем в Орлеане; ибо оба эти деяния, столь заслуживающие, по вашему мнению, порицания, я совершила по вашему приказанию, и, если бы их нужно было повторить, я поступила бы так же, поскольку мой долг этого от меня требует. Будучи вашей дочерью, я не могу счесть возможным не повиноваться вашим приказам и не служить вам, и если вас постигло несчастье, то по этой же самой причине будет справедливо, чтобы я разделила вашу опалу и вашу злую судьбу; но так было бы, даже если бы я и не служила вам! Я не знаю, что такое быть героиней, зато я знаю, что такое иметь благородное происхождение, которое налагает на меня обязанность никогда не делать ничего, кроме великого и возвышенного. Пусть это называют как хотят; что же касается меня, то я называю это идти своим путем, ибо рождена для того, чтобы поступать только так!

Принцесса хотела уйти, но мачеха удержала ее. И тогда, обратившись снова к отцу, она сказала:

— Как вам известно, сударь, меня выгнали из Тюильри. Не соблаговолите ли вы позволить мне жить в Люксембургском дворце?

— Я с большим удовольствием позволил бы это, — ответил герцог, — но у меня нет свободных покоев.

— Однако никто здесь не откажется уступить мне свои покои! Позвольте только выбрать те, какие меня устроят.