Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [97]

Суть была не в кислых сливо-вишнях и не в безвкусных арбузо-дынях, а в воспитании миллионов тупых, но работоспособных и упорных адептов рецепта и цитаты, новой формации «человека в футляре». Но для создания его нужен был заманчивый образ, герой, мечта…

Этой мечтой стала мичуринщина во всем ее многообразии «рабкорстве» и «рапповщине» в литературе, «выдвиженстве» в общественной жизни, «изобретательстве у станка» в промышленности и самой «мичуринщине» в науке… Все эти «движения» – части одного целого: Мичурины плодились с необычайной быстротой. В одной лишь Средней Азии я знал их десятки. Один открыл необычайный каучуконос «таусакыз» в степях Казахстана, другой повышал урожай хлопка на Заревшане «фашинными грядами», третий выводил кофе в Туркмении. Обо всех кричали, печатали портреты, награждали орденами и путевками на курорты, а потом… замолкали… Но цель была достигнута. Пленительный путь к гениальности стал доступен каждому, лишь бы он пролегал по истоптанной тропе рецептуры диалектического материализма. Второй этап был закончен. Он подготовил позиции к третьему – окончательному удушению свободной критической мысли петлею материалистической догмы, выраженной пунктом приказа непогрешимой ВКП(б).

Организованная мичуринщиной армия фельдшеров-зубодеров и телеграфистов Ятей[127] штурмовала высоты Паскаля и Пастера…

На кафедру Ломоносова и Менделеева вполз замызганный рецептурных Мичурин-Лысенко и в качестве главного аргумента своей «научной теории» предпослал ей постановление ЦК ВКП(б).

Лысенку я видел один лишь раз, когда он приезжал и Ставрополь в 1938 г. Он читал доклад, предназначенный исключительно для работников науки. Аудитория была полна: собралась вся профессура трех местных вузов. Интересовала не тема – бионтизация картофеля, но сам Лысенко, звезда которого взошла тогда уже высоко.

Перед нами на кафедре стоял человек с более чем ординарной наружностью. Ни одна черта лица, ни один жест не являли в нем работника мысли. Весь он был какой-то тусклый, бесцветный, словно запыленный.

Это впечатление усилилось еще более, когда он заговорил. Его лексикон изобиловал пошлыми советизмами, вроде «в общем и целом», «в плане указанного», порою нелепыми вульгаризмами – «обратно» вместо «опять»… Так говорят в стране советов захудалые колхозные агрономы, обычно недоучки, исключенные за неуспешность из сельхозинститутов…

Доклад длился 50 минут. Первые 20 минут Лысенко вяло и нудно, густо пересыпая длиннейшими цитатами из всех четырех «основоположников», говорил о задачах советской науки, вернее о единственной – твердо стоять на базе марксизма-ленинизма. Далее, в течение 10 минут давал практически советы по допосадочному проращиванию картофеля – его «теория», кстати сказать, давно известная подмосковным огородникам, торговавшим ранним «майским» картофелем. Последние 20 минут были посвящены достижениям колхозной системы и обильно усыпаны цифрами, выписанными со страниц «Социалистического земледелия». Имя Сталина повторялось не менее 50 раз в сопровождении одних и тех же титулов.

И все… Ставрополь – город захудалый, хотя и областной. Профессора его вузов – не первого сорта, но и они покрутили головами:

– Ну-ну…

На следующий день я встретил Лысенку в местном, не по городу богатом музее. Он тупо, без капли интереса смотрел на разложенный перед ним уникальный и самый полный в мире, собранный Нордманном гербарий кавказской флоры, которым хотели щегольнуть перед ним работники музея, и оживился, лишь узнав о возможности купить в аулах настоящее горские ковры. О том, как это сделать, он расспрашивал долго и детально.

Полную противоположность мизерному и внешне и внутренне Лысенке представлял собою академик Н. П. Вавилов. Я видел его тоже лишь раз в 1929 г., когда он, возвращаясь из стран Среднего Востока, задержался в Ташкенте на день. К докладу он не готовился, не мог готовиться, т. к. согласился на него за час до начала по просьбе пришедших к нему в гостиницу профессоров Среднеазиатского университета. Состав аудитории был случайный: пришел – кто узнал, профессора, их семьи, студенты.

Трудно назвать то, что он говорил, научным докладом. Его речь походила больше на поэму, вдохновенную песнь об извечном бытии, о бесконечном многообразии творческого процесса жизни. Временами мне казалось, что я слушаю бессмертную песнь о Гайавате, углубленную в беспредельность познания…

Факты, широкие обобщения, смелые гипотезы и прогнозы – перед нами стоял Человек с большой буквы, срывавший мощной рукою завесу с таинств природы.

Это наличие силы, мощи, содержавшейся в Вавилове, я ощутил еще глубже, интервьюируя его после доклада. Нечто подобное испытывал я давно-давно, когда чутким и впечатлительным мальчиком впервые увидел ширь Волги…

Вавилов и Лысенко – антиподы во всех отношениях. Свет и сумрак. Великан и пигмей. Бальдур и Локки[128] интеллектуальной жизни страны победившего социализма. Я не беру и кавычки эту истертую сталинскую формулу. В области научной мысли в СССР победа социалистической шигалевщины теперь очевидна. Можно верить лишь в то, что она – временная… Вавилов же погиб в концлагере.