Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [96]

В Ставрополе я знал молодого врача бактериолога М. П-ую, которая не только добровольно, но самовольно испробовала на самой себе ослабленную ею культуру чумных бактерий – переболела чумой в легкой форме, но доказала правильность избранного ею метода поиска противочумной вакцины. На Памире я видел труп наблюдателя-метеоролога, замерзшего около вверенных ему измерительных приборов высокогорной станции во время одной из часто там случающихся внезапных летних снежных бурь. Записки, сделанные его костеневшей рукой, рассказывали о высоком и трагическом подвиге этого «неизвестного солдата» науки: он до последнего момента отмечал силу, направление и периодичность порывов ветра – выполняя свой солдатский долг…

Красота жертвенности личного подвига не зависит от чистоты знамени, под которым он совершен. Сталинград дал этому грандиозный пример.

* * *

Мичурина мне случилось видеть еще очень давно, в 13 г., когда он был лишь скромным служащим Козловского железнодорожного узла, глубоко и действенно любившим растениеводство.

Будучи тогда помещиком одного из ближних к Козлову уездов, я пришел в этот колоритный городок на его знаменитую конскую ярмарку. Закончив дела и предвидя впереди скучный пустой вечер, я стал по-чичиковски расспрашивать полового гостиницы о достопримечательностях города.

– Как же-с, имеются… разныя-с! Вот, к примеру, у нас собственной наш козловский «прохвессор» есть. Многие очень интересуются, – сообщил разбитной, одетый в белое «по-тестовски»[126] «шестерка», – мальчик покажет…

Через полчаса я уже стучался в ворота скромного, но аккуратного провинциального домика. Его хозяин, пожилой, но еще не старый железнодорожник, о чем свидетельствовала его форменная фуражка, был, видимо, доволен визитом «интеллигента» и тотчас же повел меня в свой сад-огород. Посмотреть там было на что. Огромные, крупнее вишни, ягоды черной смородины, столь же поражавшая своими размерами полубрюква-полуморковь, вытянутая им из грядки, еще зеленый, незрелый, но все же виноград, здесь, в Козлове…

Мое искреннее удивление окончательно размягчило Мичурина.

– Приятно говорить с образованным человеком, а здесь – что? Глушь, темнота, – лицо его сморщилось в гримасу невероятного презрения. – Росс-и-я… – протянул он, – верите ли, бесплатно саженцы и семена раздаю, и то не берут. Никакого разумного понимания и поощрения… Отсталость.

В этом последнем утверждении Мичурин, как тут же выяснилось, врал и явно рисовался. В его заставленном фикусами и геранями зальце висело на стенах около дюжины похвальных листов и почетных дипломов от земств и департамента земледелия.

– Моя библиотека, – указал мне Мичурин на полочку с сотней тощих популярных брошюрок, серийно выпускавшихся тогда Сытиным.

– Тщательно слежу за развитием европейской науки… Там ценят прогресс! – добавил он, подчеркивая слово «там»…

Я накупил у него и саженцев и семян, которые, вернувшись домой, передал своему садовнику, очень дельному, кончившему школу садоводства гр. Уварова, И. И. Дроздову. К моему удивлению, он очень холодно отнесся к рассказу о «чудесах» Мичурина.

– Ничего нового в этом нет. Подобные скрещивания давно уже применяются в Германии, в Голландии, во французских цветоводствах. Ведутся они и нашими крупными фирмами Иммером, Уваровым, братьями Лисицыными. Они требуют системы и очень широкого разнообразия эксперимента. Как правило: если из 100 полученных разновидностей хоть одна окажется пригодной – опыт считается удачным. Однако попробуем…

Мы попробовали и… все мичуринские «достижения» оказались негодными по вкусу. Плодоносность большинства тоже была низкой. В этом, а не в российской «темноте», крылся неуспех мичуринских сортов у окрестного населения. Позже эта подтвердилось на всесоюзной сельскохозяйственной выставке 1922 г. Подтверждается и теперь упорным нежеланием колхозов разводить мичуринские сорта, которые внедряются к ним насильно. На выставке же посетители удивлялись и восхищались экспонатами мичуринского киоска, но, попробовав, покупали в соседних…

В чем же секрет упорного долголетнего рекламирования Мичурина советской пропагандой, возведение его жалких кустарных опытов в степень «научной доктрины», принятой теперь Академией Наук и противопоставленной «низкопоклонству перед западом»?

Мичурин был открыт разъездным корреспондентом «Известий» М. Роговским в 21 г. и «подан» им, как «талант, задушенный проклятым царизмом, но возрожденный советской властью». Он разом стал готовым «достижением». Это была первая ступень. Мичурин вскоре умер, по мичуринщина продолжала жить и развиваться, ибо она была нужна в гораздо более широком объеме, чем развитие растениеводства и даже самореклама.

Мичурин был необходимым коммунизму социальным типом. Трудолюбивый, даже фанатичный в своей работе, и, вместе с тем тупой, узкий, самовлюбленный полуинтеллигент, непоколебимо уверенный в своей «заеденной средой», «ущемленной в развитии» гениальности, он был прямым потомком уездных нигилистов, для которых Господь «существовал только, как вид кислорода» во времена А. Толстого, которые в тужурках телеграфистов или фельдшерских халатах «хочут свою образованность показать» на правдивых до предела страницах Чехова, которые во всем своем многообразии стали главной опорой советской власти на местах.