Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [90]

Таким образом, теория «молекулярной революции», проповедуемая солидаристами, получает как будто некоторое подтверждение. Но дело в том, что такого рода кружковщина предшествует каждому революционному движению, и ни в какой мере не может считаться монополией акции НТС. Однако, от кружковщины до революционного взрыва еще очень далеко, и разобщенные между собой «молекулы» кружков не могут служить достаточной базой для революционных действий, особенно в условиях советской полицейщины.

Тем не менее, мы вправе предполагать под масками роботов лица живых людей. Дыхание пробуждающейся «невидимой России» нам здесь почти неслышно. Мы можем лишь догадываться о нем. Но Сталин и его клика, несомненно, ощущают и видят его много яснее и определеннее. Об этом свидетельствует изменение устава партии, принятое XIX съездом. Слежка партийцев друг за другом поставлена в основу нового статута. «Вождь» не верит даже своей «монолитной» партии.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 30 ноября 1952 г.,

№ 75, с. 7–8[105].

Раба политики (воспоминания подсоветского журналиста)

Наука, искусство, литература, а теперь и фальсифицирования религия в СССР, всегда были, есть и будут не только служанками, но крепостными рабынями кремлевской Салтычихи, щедро наделяющей их лишь побоями и колодками.

В моем очерке я расскажу о второстепенных по значению фактах, характерных для ширины охвата, повсеместности и многообразия сети лжи и насилия над мыслью и чувством, раскинутой на всем пространстве одной шестой мира. Подобные случаи, десятки, сотни аналогичных им помнит каждый из «новых» эмигрантов. Все они, вместе взятые, характеризуют «ждановщину», не как отдельный, вызванный современной ситуацией эпизод советской внутренней политики, но как определенную неразрывность со всем бытием советской диктатуры систему.

Преподавание в высших учебных заведениях СССР оплачивается нищенски. Рядовой профессор вуза получает на 20 % больше преподавателя средней школы, столько же или меньше, чем рядовой инженер и значительно меньше, чем ротный командир РККА. Перед войной штатный преподаватель высшей школы получал 800–900 руб. в месяц при ценах: кило мяса 15–20 руб., кило картошки 3–4 руб. и т. д. Если сюда добавить или вернее отнять неизбежные вычеты, то картина станет совсем печальной: жить не только сносно, но сколь либо сытно – абсолютно невозможно. Необходима «халтура» – побочный, лучше оплачиваемый труд или «блат» – получение всевозможных благ жизни по знакомству, ценою унижений, подхалимства, лживого советского «активизма» – фальсификации общественной деятельности или далеко не всегда чистоплотных «взаимных услуг»…

Я предпочитал первое, тем более, что профессиональные газетные навыки, полученные мною в студенческие времена, открывали мне широкие возможности работы в печати, а оплата здесь была «пропагандная», во много раз превышавшая заработок научного работника: московская «Вечерка» платила за подвал в 200 строк – 300 руб., «Прожектор» и «Огонек» за иллюстрированный очерк – 1000 руб., крупные провинциальные «краевые» газеты процентов на 20 меньше, но в Средней Азии, где я жил в ссылке, дело обстояло еще лучше: большинство моих статей и очерков переводились и перепечатывались на 4–5 языках местных народов – узбекском, таджикском, киргизском, казахском, туркменском или каракалпакском; эти народы имели и имеют свою прессу, но не обладают кадром необходимых работников, и газеты на их языках, конечно, полностью пропагандные, питаются перепечатками, за который честно уплачивают русским авторам половину очень высокого в «национальной» советской прессе гонорара.

Подлинный советский журналист в большинстве глубоко некультурен. Он лишь натаскан в определенной орбите вопросов, нужных советской пропаганде, «подкован» в сфере популярного марксизма и диалектического материализма, снабжен соответствующим довольно убогим лексиконом и беспрерывно питается через редактора идущими из центра «установками» и «директивами». Журналистов такого типа привычно штампует ГИЖ – государственный институт журналистики в Москве, и оттуда они разносят эти штампы по всем до смешного похожим друг на друга периодическим изданиям СССР.

Но как только тема коснется чего-либо выходящего из пределов советской внутриполитической обыденщины, гижевец, за редкими исключениями, безнадежно пасует. Ему, по существу малограмотному, труден даже простой научный репортаж, не говоря уже о популяризации или литературной обработке полученных от научного работника сведений. Вот почему отделы культуры во всех советских редакциях всегда остро нуждаются в работниках, и лица, умеющие бойко и грамотно популяризировать советскую науку и искусство – в большой цене и пользуются особыми привилегиями: будучи в начале 30-х гг. в Средней Азии, попавши туда непосредственно с Соловков, я мог, работая в сфере культуры, печататься даже под своим именем, получал без задержек, по просьбе редакций, разрешение сопровождать различные экспедиции в самые глухие углы Средней Азии, и не был обязан выкрикивать беспрерывные «ура тов. Сталину». Достаточно было простых подтверждений успехов научной и культурной работы в СССР, а это я мог делать, ни вступая в компромисс со своей совестью, ибо, несмотря на всю мощь страшного пресса советской системы, творческие силы и талантливость русского народа не убиты. Они лишь приглушены, зажаты в невиданные в истории тиски, давление которых они все же порой пробивают своей непреоборимой стихийной силой!