Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [88]

Коллектив я подобрал, главным образом, из своих студентов, обеспечив им приличный заработок. Знал, что не выдадут меня русские ребята, вывезут, хотя задача была трудна и, кроме того, я мог работать только после 8 часов вечера.

Бдительная партия, конечно, назначила ко мне контролера, своего рода, «политрука».

– Товарищ Плотников будет вам помогать, – сказали мне в Крайкоме, – он очень культурный, только что окончил комвуз, энергичный, деятельный.

Музейное дело в СССР считается политической работой, т. к. все музеи всех отраслей наук одновременно являются и орудиями пропаганды, исторические же в особенности. Каждый экспонат, даже выкопанный из кургана черепок, должен быть снабжен соответствующей надписью, отражающей марксистское мировоззрение. Составлять самим такие надписи не рекомендуется – можно влипнуть. Много безопаснее подыскивать соответствующие цитаты из «классиков марксизма».

Опыт прошлого при общении с такими «политруками», каким был Плотников, научил меня тому, что если не увязить их самих в какой-либо сложной, кропотливой работе, то они будут мешаться в живое дело и вредить ему.

– Как я рад вашему назначению, товарищ Плотников! – сказал я, пожимая руку моему новому соработнику. – Ведь вы знаете, что здесь требуется глубокая марксистская эрудиция, а я грешным делом слаб… Литературовед… К тому же беспартийный… Так вы уж, пожалуйста, возьмите на себя подыскание соответствующих цитат…

Готово! Мой Плотников обложился пирамидами «основоположников» всех видов и рылся в них до седьмого пота, а я мог свободно работать над моим материалом.

Он был необычайно богат. В первые годы революции в музей попадали архивы и коллекции старых кавказских полков, множество ценных вещей, отнятых у частных лиц, и, кроме того, там уже были фонды, накопленные создателем музея, энтузиастом этого дела, скромным нотариусом Ставрополя былых времен – Г. К. Праве[102], создавшим этот музей на свои личные средства.

Замечательная коллекция восточного оружия, собранная Самурским полком, альбомы акварелей князя Гагарина, лучшего иллюстратора Кавказской войны, несколько картин знаменитого Рубо, портреты Шамиля и его наибов, зарисованные с натуры каким-то неизвестным, но талантливым художником, сухой листок чинара с надписью самого Шамиля, маленький нагрудный коран Хаджи-Мурата, снятый с его трупа полковником Каргановым… Всего не перечтешь, но все это было хаотически свалено в кладовых, и надо было разобрать, «паспортизировать», привести в порядок и разместить в залах. Мне тоже хватало работы, и она кипела.

Пока отделывали первый, археологический, зал, – все шло благополучно: мы раскладывали по витражам черепки из скифских курганов и расставляли каменных баб, а тов. Плотников снабжал их длиннейшими и скучнейшими цитатами из Энгельса. Ни он, ни я не волновались.

Но вот приблизились к Кавказской войне – скользкому месту, на котором было легко и пятерку концлагеря заработать. Национальная политика – очень опасная вещь как для самих политиков, так и для научных работников. Зная это, я пошел к редактору местной газеты, хорошо откосившемуся ко мне, только что приехавшему из Москвы, делавшем карьеру ловкому партийцу, и откровенно поговорил с ним. Вернувшись в музей, я уверенно вынес из кладовой огромный портрет генерала Ермолова в золотой раме, прославляющие героизм русских кавказских войск картины Рубо, пару чудом уцелевших русских знамен и… небольшие портреты Шамиля и его наибов.

При виде этого подбора Плотников остолбенел.

– Как?! Генерал Ермолов? Во весь рост? Да еще в золотой раме? Царский опричник? А народный вождь Шамиль едва заметен? Вы посмотрите, вы посмотрите, что у Маркса сказано… – сунул он мне к носу книгу.

У Маркса, действительно, были очень нелестные отзывы о замирении Кавказа русскими войсками, а черкесы были превознесены до небес, т. е. по советским музейным правилам нужно было бы дать Шамиля во весь рост, а Ермолова свести к минимуму.

– А вы, тов. Плотников, давно были в Крайкоме? – приняв интонацию значительности, спросил я.

Плотников разом встревожился.

– Вы заходили туда? С кем вы разговаривали?

– Нет, в Крайкоме я не был, я только поговорил с недавно прибывшим из Москвы. Сходите в Крайком, тов. Плотников! – добавил я еще значительнее.

Мой политрук тотчас же убежал в страшной тревоге и вернулся к вечеру совсем растерянным.

– Да, знаете ли, вся работа насмарку, – сказал он, разрывая пачку заготовленных надписей. – Генеральная линия национальной политики властно диктует новую установку. Но где взять материалов? Где найти соответствующие цитаты? – схватился он за голову. – А самому составлять – это, знаете ли…

– Сочувствую, дорогой тов. Плотников, – ответил я, – глубоко вам сочувствую, но ничем помочь не могу… Ну, как? Генерала Ермолова можно уже вешать на стену?

– Да-да, конечно! И раму оставьте. Очень хорошая рама, вызолоченная… Но где взять подпись? – снова схватился он за голову.

То, что повергло в трепет и смущение глубоко эрудированного во всей марксистской литературе тов. Плотникова, будет мало понятно зарубежному читателю. Дело в том, что организация исторического отдела провинциального музея была уже показателем изменения «генеральной линии» в национальной политике партии. Ставка на русский патриотизм была уже сделана в верхах. Об этом был информирован редактор газеты, но молодой рядовой партиец Плотников этого не знал. Он принадлежал к поколению, воспитанному советской школьной пропагандой в иных установках, зажат ими со всех сторон, и, будучи выбит из привычного русла, сел как рак на мели.