Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [85]

Не беда! Рекламные книги написали другие, не видевшие Памира и близко. Так фабрикуются «достижения», приводящие в восторг наивных европейцев и янки.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 14 июля 1952 г.,

№ 66, с. 11–13.

Ленинский «гвардеец»

В тридцатых годах, в партийных кругах циркулировал анекдот о том, как на последних партийных съездах старейший большевик Рязанов появлялся всегда в сопровождении двух здоровенных детин, которые на заседаниях неизменно сидели рядом с ним и осаживали старика, если он пытался подавать реплики с места. На трибуну его, конечно, не пускали, но не показать на съезде первого переводчика Маркса на русский язык и личного друга Ленина было невозможно.

Этот анекдот соответствовал действительности, был фактичен, а другой, вымышленный, столь же характерен для отношения Сталина к «ленинской гвардии».

Рассказывали, что вдова Ленина, Крупская, попыталась возражать против проведения сплошной коллективизации. «Мудрейший» тотчас вызвал ее:

– Ты, что это, старая дура, бузить вздумала? Ты у меня смотри! А то я тебя от звания ленинской жены отставлю, разжалую, и Колонтаиху ему во вдовы назначу!

Ближайшие соратники Ленина, Бухарин, Зиновьев, Каменев и др. были расстреляны после упорной внутрипартийной борьбы. Второй сорт – истреблен без особой помпы, а мелочь – просто сведена к нулю, рассажена по концлагерям или загнана в глухие углы под надзор местных органов НКВД доживать в качестве «музейных экспонатов». Жизнь одного из таких «экспонатов» я мог проследить и с внешней и с внутренней сторон.

Вскоре после 1905 г. в наш губернский город прибыл ветеринар Николай Николаевич Баканов. До этого он был в ссылке, в Вологодской губернии, где так же служил уездным ветеринаром, и свое место в губернии – повышение – он получил по протекции одного из наших «прогрессистов», кстати сказать, титулованного крупного помещика. Подобное покровительство революционерам было тогда в моде. Баканов был знающим ветеринаром, и окрестные коннозаводчики наперерыв его приглашали. Он быстро составил круг знакомств и, будучи к тому же прекрасным винтером, стал непременным членом губернского собрания, где его неизменным партнером в игре был другой ее чемпион – полицмейстер.

Партийный большевик-подпольщик и начальник полиции совместно объявляли «большой шлем в безкозыре». Случались и такие разговоры:

– Три червы! – «показывал масть» полицмейстер, – к тебе, Николай Николаевич, опять «племянник» приехал?

– А что? Пики четыре!

– Жандармский ротмистр говорил: сведения к нему поступили… Пять в бубнах! Так, ты, того… убери «племянника» на время…

Патриархально работала наша полиция в те времена «кровавого царского режима»!

В уютном домике Баканова была явочная квартира подпольщиков не только с.-д. партии, но и с.-р. Когда нужно бывало кого-либо или что-либо спрятать, он обращался к одному из друзей-помещиков.

– Ну, что ж, – отвечал этот русский хлебосол, – пусть у меня поживет… Мы образованным людям рады… у нас тихо.

Молодежь валом валила к «дяде Коле». Во-первых, у него бывало весело и непринужденно, а, во-вторых, и для многих, в-главных, он был «в ссылке», «страдалец за народ», «борец» и даже «крупный революционер». Обаяние революционной романтики, воспитанное в сердцах русской молодежи «прогрессивной» литературщиной, было неотразимо. Покаюсь: и я ему тогда поддавался.

Не только неопытная молодежь давала увлечь себя по этому пути, но, как свидетельствует недавно вышедшая правдивая книга «На путях к свободе» А. В. Тырковой-Вильямс, и государственные мужи, либеральные общественные деятели, которых и сам П. А. Столыпин считал «мозгом страны», не далеко от нас ушли, а навредили России побольше…

«Крупным революционером» Баканов никогда не был. Он был только рядовым партийцем-подпольщиком, случайно попавшим в выгодное для партии положение, в силу которого он приносил ей большую пользу, скрывая у себя террористов и агитаторов, бомбы и прокламации, вербуя безусую экспансивную молодежь и, вероятно, осведомляя вовремя об опасности. Он мог это делать в силу своих клубных связей.

После «февраля» он стал председателем местного совета, а в «октябре» первым предгубмсполкома, т. е. губернатором, во время правления которого был расстрелян его бывший партнер по винту – полицмейстер. Потом я надолго потерял из виду «дядю Колю», и встретил его вновь лишь в 30-х гг. в Среднеазиатском госуниверситете[98]. Он вел там какую-то мелкую, необязательную дисциплину.

Заговорили по-старому: он мне «ты», я ему «вы, дядя Коля». Позвал его, постаревшего, как-то пришибленного, жалкого, к себе и за крепким чаем, которого он был большой любитель, разговорились совсем «по-старому», по душам.

– В гору идешь? – сердито буркнул сперва дядя Коля, – профессор… и в газете твое имя всегда…

– Мои горки – ухабистые, дядя Коля. И в газете мое имя стоит, и в учетных листах НКВД. А сюда знаете, откуда я прибыл? С Соловков. Пять лет у вас поживу. Не меньше.

– Вот, оно что! – облегченно вздохнул дядя Коля, – и тебя, значит, прихватили. Ну, тогда давай побалакаем, отведем душу.

Побалакали. Оранжевая луна прошла уже полпути по синему южному небу, а старик все еще рассказывал мне тяжелую повесть полного крушения своих идеалов, признания ложности всего своего жизненного пути, безысходности и мук совести прозревшего русского передового интеллигента.