Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [175]

В силу его действительно огромных знаний, накопленных на трех факультетах, мы считали его безусловно интеллигентным, очень умным, выше нас стоящим человеком. В социальной плоскости он казался нам если не «бесстрашным борцом за идею», то, во всяком случае, ее служителем, а его верность «принципам» возводила его на моральный пьедестал. Словом, он был для нас и для большинства наших современников «светлою личностью».

Как смотрю я на него теперь, после сорока лет, сорока страшных лет, кое-чему научивших не только меня самого, но и многих уцелевших моих современников?

Я расцениваю этого моего знакомого теперь, прежде всего, не как умного, т. е. способного глубоко и широко мыслить человека, но лишь как индивида с прекрасной памятью, накопившего множество различного рода сведений, но не использовавшего на благо окружающих ничего из накопленного, следовательно, как на недобросовестного бездельника, недобросовестного потому, что эти накопления он произвел за счет чужого труда, труда своего народа, своего государства, своей семьи. Недобросовестность его может быть названа даже подлостью, потому что своим уклонением от военной службы он увильнул от участия в защите воспитавших и выкормивших его народа, государства и семьи. Эта подлость вполне определяет его ступень на лестнице моральной культуры. Борцом за какую-либо идею или даже служителем ее я теперь считать его также не могу, потому что в перспективе сорока пережитых лет не вижу самой этой идеи. Что же осталось от присвоенных ему тогда эпитетов? Пожалуй, только один: российский «прогрессивный» интеллигент, Рудин моего поколения, предреволюционное преломление Михаила Бакунина, с которого был списан этот портрет И. С. Тургеневым.

Иногда я задумываюсь о том, кем стал теперь этот мой знакомец, и на основе широкого опыта, как в СССР, так и в эмиграции, я с уверенностью предполагаю, что там он или приспособился, т. е. занял какое-либо маленькое местечко в технической части культурной работы или попросту умер от голода, т. к. не умеющему и не желающему работать хотя бы для своего пропитания прожить в СССР более чем трудно. Если ему посчастливилось попасть в эмиграцию, то он, вероятно, выжил и быть может, пописывает в какой-либо из «прогрессивных» газет или пристроился куда-нибудь «советником».

Параллельно с этой мне часто вспоминается и другая жизненная встреча. Года за три до начала Второй мировой войны, весной, в разгар полевых работ я проводил выпускные экзамены в педагогическом училище одного южнорусского города. Экзаменационный диктант был доведен уже до половины, когда в дверь буквально влетел запыхавшийся и раскрасневшийся до синевы студент, один из тех, кто должен был экзаменоваться. На лице этого малого была полная растерянность и ужас:

– Опоздал! Теперь еще год терпеть до диплома!

Включить его в число испытуемых я, конечно, не мог, но, к счастью, на следующий день был экзамен параллельного класса, и я перечислил его туда. Малый благополучно окончил училище и диплом учителя получил, а в день получения горячо благодарил меня и разъяснил причину своего опоздания. Оказалось, что три полагавшихся для подготовки к экзамену дня он использовал для работы на приусадебном участке своего отца колхозника селения километров за сорок от города. В день экзамена он встал до рассвета и бежал всю дорогу пешком, но все же опоздал. Работа же на приусадебном участке в эти ясные весенние дни была абсолютной жизненной необходимостью и для него самого и для его семьи. Эту работу он совмещал с учением, в годы которого бегал домой на каждый праздник.

Добавлю от себя, что таких студентов, принужденных совмещать работу для заработка и прокормления своих родителей с учебной работой было немало в тех провинциальных педагогических институтах и училищах, где приходилось мне преподавать.

В дальнейшем, года через два после этого, мне пришлось участвовать в комиссии, обследовавшей школы того района, куда попал, став учителем, этот студент, и снова встретиться с ним. Он работал в начальной школе близ своего родного селения, продолжал жить в семье и делил с нею все колхозные тяготы. Ученики и родители их, местные колхозники, отзывались о нем не только с уважением, но и с добрым чувством, какой-то теплотой и даже гордостью.

Вот этот парень не зря учился. И научную часть понимает и от нашего дела не отстал – первейший работник на поле и в огороде. Матери подмога… Отец-то помер.

Назвал ли бы я сорок лет тому назад вот такого пария-учителя безусловным интеллигентом? К стыду моему, должен сознаться: нет, не назвал бы. Этот парень имел, вероятно, слабое представление о том, где находится Мозамбик или мыс Гвардафуй, может быть слышал краем уха о Леонардо да Винчи и, во всяком случае, ничего не слыхал не только о Дебюсси, но и о Бодлере.

А при проверке знаний его учеников, они показали себя хорошо, основательно прошедшими курс.

Этот парень знал, несомненно, во много, много раз меньше моего приятеля времен минувших, но он действовал, делал, работал, претворял свои знания в реальность и отдавал их на благо своему ближнему. Он жил за свой счет, он умел «забить гвоздь», и когда родина потребовала, встал на ее защиту, как способный и внешне и внутренне носить оружие. Он не был Рудиным, но был