Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [174]

Что это, «спуск на тормозах» к демократии, о котором в тайниках души еще мечтают наши зарубежные марксисты и близкие им пережитки исчезнувшего в подсоветской России «лишнего человека» – оппозиционного либерала? Какая чушь! У ортодоксального марксизма (коммунизма) по самой его природе не может быть никакого спуска на тормозах. Никакие тормоза этого спуска не выдержат, и он превратится в катастрофическое падение, начало которого мы теперь, именно теперь можем уже наблюдать. Сталинские последыши вынуждены надеть на себя личину национальной историчности, создать иллюзию преемственности своей власти… от времен «проклятого царизма», но не кратковременного позорящего нацию периода демократической России. Вынуждены потому, что основной метод их пропаганды не прямое противоборство устремлениям масс, но использование этих устремлений, этих психологических сдвигов в своих целях, направление их движения в выгодное для советской системы русло, «седловка» волны и подмена собой истинных целей ее стремления.

То же пытаются они сделать и теперь, декорируясь в национально-исторические одежды.

Пусть так! За 36 лет российский народ прошел хорошую школу, и такой маскарад его не обманет. Палка же советской пропаганды о двух концах, как и все прочее. Ее второй конец неизбежно ударит и бьет уже в направлении лучей нашего маяка, лучей, освещающих подлинно национально-историческую монархическую Россию – ее Народную Монархию.

Эти глубочайшие сдвиги в сознании широких масс населения подсоветской России произошли под влиянием тех причин, на которые указывал Иван Лукьянович. Главная из них – полное разочарование во всем, к чему вела их прогрессивно-революционная интеллигенция XIX и XX вв. В этом первая стадия внутренней психологической эволюции, которую здесь за рубежом, новая русская интеллигенция уже прошла, а «там» – в нее уже вступила. Вторая стадия – осознание себя, как русской национальной личности. В эту стадию там тоже вступили уже передовые части масс, что учтено коммунистической пропагандой. Именно этот учет заставляет их приспосабливаться к психологической настроенности народа. Третья стадия этого процесса – осознание себя русским монархистом. Вступление в нее за «железным занавесом» не может быть пока внешне обозначено. Но история измеряется не минутами и не часами, и на данном этапе жизни России время работает на нас. Новая российская интеллигенция, воспитывающаяся сейчас здесь, за рубежом, внесет четкость и ясность в мышление народа освобожденной России и он, поднявшись к тому времени на две первые ступени, неминуемо ступит и на третью.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 8 мая 1954 г.,

№ 225, с. 1–2.

Смерть Рудина

В молодости у меня был один знакомый, который необычайно гордился тем, что был освобожден от военной службы, «как непригодный по внешнему виду к ношению оружия». Была тогда такая статья, которой и воспользовалось командование одного из стоявших в Москве гренадерских полков для того, чтобы избавиться от абсолютно невозможного и нетерпимого в строю вольноопределяющегося, попавшего на службу после использования всех отсрочек. Подобные ему субъекты именовались в военной среде «шляпами», но мой знакомый, как сказали бы мы теперь, был даже сверхшляпой, и, тем не менее, был все же действительно горд, кичился своей шляпностью.

В то время он заканчивал третий по счету факультет Московского университета и собирался, сдав государственные экзамены, поступить в Коммерческий институт, куда тогда перекочевала вся «прогрессивная» профессура. Учился он прилежно, выходя далеко за рамки программы, был на очень хорошем счету у профессоров, не раз предлагавших ему остаться при их кафедрах, но он продолжал накапливать всевозможные знания и был действительно чем-то вроде ходячего энциклопедического словаря. Пописывал также в толстых журналах, давая в них обстоятельные, фундаментальные и столь же скучные статьи, но подкупал редакторов тем, что, сообщая читателям хотя бы о канализации Лондона, неизменно охаивал Россию, ее государственный строй и «дикость» народа.

Однако, вся сумма его знаний не приносила никакой реальной пользы ни его окружающим, ни даже ему самому. Его отец был беден и мог оказывать ему лишь очень небольшую помощь, на которую мой приятель и жил в благотворительном студенческом общежитии Ляпинке, ходил оборванцем и питался в благотворительной студенческой столовой. Кормили там не густо. Но о каком-либо приработке он не заботился, отказываясь даже от уроков, которые предлагали ему участливые знакомые:

– Репетировать буржуазных болванов и будущих саврасов без узды мне не позволяют мои принципы.

Впрочем, и все другие действия, кроме чтения и слушания лекций, были ему абсолютно чужды, быть может, даже совсем не известны, так например, пришить пуговицу к тужурке он не умел и ходил всегда без многих пуговиц; забить гвоздь для него было тоже очень сложным делом, но он умел прекрасно говорить на любую тему и всесторонне обсуждать любой вопрос.

Кем был тогда этот мой знакомый в моем собственном, да и всей интеллигентной молодежи того времени, представлении? Какие ступени отводили мы ему на интеллектуальной, социальной и прочих лестницах?